Проработав в Германии где-то больше года, я, как дипломат, попал в немецкую правительственную больницу со сложным диагнозом, требовавшем хирургического вмешательства. Предстояла операция. Буквально в первый же день пребывания в больнице лечащий врач попросил меня быть переводчиком при обследовании пожилой женщины, которая оказалась интересным собеседником, и я несколько раз заходил к ней в палату. Уже на следующий день я узнал от нее, что она — теща генерала Короткова, и прекратил свои визиты к ней. Сама она была лежачей больной и передвигаться не могла. Через несколько дней кто-то резко постучал в дверь палаты, и еще до слова «войдите», произнесенного по-немецки, в комнате появился Александр Михайлович. Справившись о здоровье, уже сидя на стуле рядом с кроватью (встать я не мог по характеру обследований), сказал: «Что ты перестал ходить к моей теще? Я тебя прошу, ты старушку не оставляй, заходи к ней, она у меня замечательная теща. Должен сказать, что все тещи замечательные, если любишь свою жену». Генерал был у меня больше часа (жена его Ирина Александровна в это время была в соседней палате у мамы), обсудил все «горячие» по тому времени политические вопросы, расспросил, что из периодики я сейчас читаю и что и как оцениваю. Узнав, что я должен быть прооперирован, сказал нашему советскому врачу (об этом я узнал позже), поддерживающему контакты с немецкими медиками: «Вы мне этого парня сохраните».
Через две недели, когда я уже работал, довольно поздно вечером в воскресенье в моем доме раздался телефонный звонок. Это было накануне Рождества, которое, как известно, широко и масштабно отмечается в Европе. Александр Михайлович без всякого предисловия сказал: «У твоего начальства я попросил дать тебе две недели для отдыха после операции вместе с женой. Местечко тихое, в Тюрингии, в деревне Массеберг. Маленький, человек на тридцать-сорок закрытый дом отдыха для сотрудников МГБ ГДР. Публика там проверенная, да немцы и не будут тобой интересоваться, тем более языком ты владеешь. С Мильке я договорился. Завтра за тобой в шесть утра заедет машина и доставит тебя с женой по месту назначения. С послом я тоже вопрос уладил». Все это было сказано так, как будто я еще до этого разговора уже дал свое согласие. Он добавил в конце, что если что-то будет не так, то вот тебе номер телефона и эта же машина из аппарата Мильке заберет тебя на следующий день и доставит в Берлин. Я что-то промямлил, вроде того, что как же все-таки с работой, у меня могут быть встречи с немцами, на что генерал уже сердито отрубил: «Я же сказал, что на Рождество работы оперативной нет, у тебя во всяком случае, а надо будет — вызовем. Вернешься — доложишь» — и положил трубку. Что это? Особая забота о подчиненных? Или он кого-то особо выделял? Или что-то еще, известное только ему? Как-то кто-то сказал, что у генерала были свои слабости, хотя и не мне об этом судить, но скажу, что, как говорили, если ему кто-то понравился, то надолго, если не навсегда, а если наоборот — тоже надолго. Может быть, и так. Но это тоже волевой принцип. И все же, что это значило? Заигрывание с подчиненными, то, что сегодня зовется популизмом?
Спустя много времени, проанализировав свои встречи с Александром Михайловичем и рассказы о нем своих товарищей, я пришел к однозначному, на мой взгляд, выводу. Проявляемая генералом реакция на подчиненных и человеческий контакт, ну, наверное, с симпатичными или приятными для него молодыми оперативными работниками были целенаправленными. Его интересовало настроение сотрудников, их оперативные и человеческие качества, политическая и общая эрудиция, уровень знаний страны, языка, оперативная грамотность по конкретным делам и т. п. Желание знать, чем живут его подчиненные, эти, в общем-то, симпатичные молодые ребята, от умения работать которых и успехов зависит выполнение поставленных перед его аппаратом в целом и в частности перед ним задач и в определенной степени его успехи.
Генерал не любил доносов, и об этом я ниже еще скажу. Помню, как на первой встрече у него на вилле, после нескольких рюмок «крепкого», Александр Михайлович стал расспрашивать меня о сотрудниках нашего немецкого отдела. По моим словам и характеристикам, все были хорошими и все на уровне. Ответы были односложные и положительные. Когда я стал давать положительную, но, разумеется, самую общую характеристику одного из сотрудников, жена моя возмущенно выпалила: «Этот-то хороший, да он…» И тут же замолчала после моего нажима на носок ее туфли. Генерал, может быть, заметив это движение или зафиксировав ее секундное замешательство и последующее молчание и взгляд в мою сторону, хитро улыбнулся и больше никогда в разговорах со мной тему «характеристик» на товарищей не поднимал.
Эта первая встреча с ним в его доме произошла спустя пару месяцев после моего возвращения из немецкого дома отдыха. Как-то в субботу вечером так же неожиданно он позвонил мне домой, мне, старшему оперуполномоченному, капитану, работавшему под прикрытием атташе группы прессы посольства в ГДР. Воспроизвожу этот разговор по памяти: «Ты чем занимаешься? В гости не идешь? Встреч на сегодня-завтра нет? Бери жену и заходи к нам. Мы с Ириной хотим пригласить вас в гости». Думаю, вот попал в историю, никому и не расскажешь, не поймут да и не поверят. Мы сразу же с женой договорились никому не рассказывать об этом приглашении.
Забегая вперед, скажу, что эта личная встреча в семье генерала не была единственной, и как-то на одной из них было несколько его друзей из числа руководства аппарата, так что о внимании ко мне высокого руководства стало известно. Должен сказать, и это облегчало мое положение, что Ирина Александровна хорошо знала мою жену, так как они вместе работали в экономической группе посольства…
Что делать? Как идти к генералу? Купить цветы, спиртное, конфеты? Решили выполнить все три пункта. Генерал скептически посмотрел на бутылку немецкого коньяка: «У меня лучше, французский высшего качества, подарок от Эриха, сейчас попробуем». Эрихом он называл министра государственной безопасности ГДР Мильке, и не только за глаза, но и в разговоре с ним, в том числе и на приемах в посольстве и по телефону. И непосвященному уху и глазу сразу же было заметно, что эти крупные политические лидеры и высочайшего класса профессионалы не только близки по своим идеологическим убеждениям, но их связывает настоящая мужская дружба. После смерти Короткова Мильке часто и практически все оставшееся время до исчезновения ГДР и разгрома министерства госбезопасности Республики подчеркивал нашему руководству свою особую близость к Александру Михайловичу, награждая орденами и медалями ГДР близких Короткову руководителей разведки и рядовых сотрудников из окружения генерала. Он, Мильке, подчеркнуто официально воспринимал последующих руководителей представительства КГБ в ГДР, разве что за исключением Ивана Анисимовича Фадейкина.
Подчеркивая свое особое отношение к Короткову, член Политбюро ЦК СЕПГ, министр госбезопасности ГДР Эрих Мильке, приезжая часто для встречи с руководством КГБ СССР, каждый раз прямо с аэродрома обязательно заезжал к вдове генерала — Ирине Александровне Басовой-Коротковой, к которой и при жизни Александра Михайловича, и после его смерти относился в равной степени уважительно и с любовью. Обязательно пили чай и всегда вспоминали Александра Михайловича.
Здесь следует сказать, что у Короткова, как ни у кого из тогдашних советских руководителей любых рангов, не было таких близких и совершенно особых, прежде всего человеческих, отношений с партийным и государственным руководством ГДР. Его лично знали и высоко ценили Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, Отто Гротеволь, Вилли Штоф и другие. Он был хорошо известен всем нашим друзьям в ГДР. Поэтому неслучайно уже после смерти генерала, в одну из годовщин образования ГДР было выпущено юбилейное, альбомного типа издание истории ГДР, на титульном листе которого в числе создателей «первого в истории Германии немецкого государства рабочих и крестьян» после десятка немецких фамилий стояло «А. Коротков».
