Я человек любопытный и не успокоился, пока кто-то из старожилов не рассказал мне комичную историю, случившуюся вначале 1950-х с послом Владимиром Семёновичем Семёновым.
После встречи на правительственном уровне он поздно ночью возвращался домой. Помощника отпустил и в посольство вошел один. Владимир Семёнович любил спорт, систематически тренировал себя гантелями, любил много ходить и крайне редко пользовался лифтом, разве что поднимая наверх самых солидных гостей, к себе в представительскую квартиру. Уставший после работы в ночное время, он решил подняться домой лифтом. И… застрял между вторым и третьим этажами. Сильный человек, он приоткрыл дверь лифта и стал звать на помощь кого-нибудь, кто мог бы освободить его из этого плена. Тщетно. Могучий голос посла поглощали толстые стены здания, и он никак не мог достичь слуха дежурного в другой его части. Промучившись и ослабев, посол устроился на полу и заснул. Домашние тоже спали, устав ждать хозяина. Ранним утром уборщица обнаружила Владимира Семёновича, мирно спавшего на полу кабины лифта, положив голову на руки. Разбудила посла и подняла тревогу. Срочно прибывшие мастера высвободили посла из «лифтного плена». С тех пор и появился этот телефон на стене кабины лифта.
ШЕФ ПРОТОКОЛА О.С. ПАНИН. 1958 год
В конце лета 1958 года перед выездом на работу в Берлин я проходил подготовку в соответствующем отделе своей Службы. Полученные во время двухлетней учебы в специальном учебном заведении знания по немецкому языку и германской тематике, включая трехмесячную языковую практику в ГДР, дополнялись беседами с оперативными работниками — специалистами по Германии. Они обладали опытом работы в этой стране и свои знания передавали нам, выезжающим в свою первую загранкомандировку. Моим наставником был определен Олег Сергеевич Панин.
Признаюсь, я с волнением ожидал встречи с этим опытным разведчиком-германистом. Он понравился мне с первой встречи. Олег обладал далеко не всем данным природой свойством — сразу же производить на собеседника приятное впечатление. Он умел нравиться людям. Мог внимательно слушать и незаметно направлять разговор в нужное русло. В нем чувствовался хороший психолог, умеющий не только расположить к себе, но и оказать при этом как-то совершенно незаметно нужное ему воздействие.
Его своеобразный инструктаж по форме был более похож на беседу товарищей по работе, нежели на формальные и строгие указания и рекомендации старших по возрасту, званию и служебному положению. Олег был прост в обращении, и это располагало к себе собеседника. Несмотря на нашу солидную разницу в возрасте — все-таки 10 лет, — это совершенно не чувствовалось. Он, как говорится, «не надувал щеки». Понимал юмор и шутку. Но более всего в нем подкупала какая-то мальчишеская задоринка, обволакивающая собеседника и вызывающая симпатию к нему, желание слушать и делиться с ним своими мыслями. Может быть, это удавалось ему, потому что и сам он, так мне казалось, был искренен и откровенен. Такое впечатление он производил на тех, кто с ним общался. Я имел время убедиться в этом, потому что нас в последующем связывала многолетняя дружба, в том числе и на семейном уровне.
Человек он был необычный и чем-то едва уловимым отличался от своих товарищей по работе: как никто другой, во всяком случае, из моего окружения, он мог поделиться своим опытом, познакомить с тонкостями мастерства по получению интересующей нашу Службу политической информации. Он был не только внешне, но и внутренне интеллигентен. В отличие от всех нас я никогда не слышал от него грубого русского мата. Самым бранным выражением у Олега было «Животное!», которое он мог в ярости процедить сквозь зубы. Но это случалось с ним крайне редко. Как правило, он был выдержанным и спокойным человеком.
Олег тепло вспоминал своих родителей. Много рассказывал о своем детстве и юности в Тбилиси, где родился и вырос. Отец — кадровый военный, офицер-пограничник, из простой крестьянской семьи. Мать — профессиональная певица, родом из бедной, но интеллигентной (не дворянской!) семьи. В доме всегда был музыкальный инструмент — пианино. Мать часто музицировала.
Была еще и старшая сестра, всегда опекавшая младшего брата. Спокойная и душевная обстановка в семье наложила отпечаток на формирование характера Олега. Но не меньшее влияние оказала на него и улица. Он жил и взрослел среди грузинских детей, которые из мальчишек превращались в юношей, а затем в мужчин. Наверное, поэтому в Олеге сочетались русская удаль и размах с горячим и независимым характером жителя Кавказа. У грузинских подростков были особые нравы. Многие вопросы решались не как в русской среде — на кулаках, а дракой «на ножичках». До первой крови. Как-то Олег с гордостью показал мне шрам на плече от ножевой раны, полученной при вот такой уличной кровавой разборке. Из-за девчонки. Он не струсил и от драки «на ножичках» не отказался. Вышел победителем.
Еще до войны Олег поступил на строительный факультет Тбилисского института инженеров железнодорожного транспорта. Как с гордостью утверждал Олег, до сих пор где-то под Тбилиси функционирует небольшой железнодорожный бетонный мост, через который все еще ходят железнодорожные составы. Это был его дипломный, первый и последний, проект инженера-путейца.
Всем им, студентам этого института, было отказано в добровольном призыве в Красную армию. Соблюдалась строгая бронь на студентов этого вуза. Однако положение на фронтах в конце лета 1942 года стало критическим, и стал Олег связистом. Вскоре военная судьба забросила Олега на Сталинградский фронт. Да не просто в город Сталинград, а в самое его сердце — Мамаев курган
[16].
Как рассказывал Олег, дело было так. Заканчивался последний день — 31 декабря — 1942 года. Красноармеец Олег Панин очутился в этом городе в конце короткого светового дня. Ближе к ночи присланный за ним боец повел его в сторону Мамаева кургана, где он должен был поступить в распоряжение командира роты, позиции которой находились на самой вершине легендарного и уже известного всему миру кургана. Они долго пробирались по узким окопам и ходам сообщений, натыкаясь в темноте на редких солдат-наблюдателей, слушающих ночь. Немцы уже давно сидели в обороне и наши позиции особо не беспокоили. С боеприпасами у них было туго. Вскоре запахло дымком. «Почти пришли», — пояснил сопровождавший боец. Несмотря на быстрое движение по бесконечным узким траншеям и ходам сообщений, Олегу не становилось теплее. Новогодняя ночь была морозной. Казалось, все уцелевшее в этой страшной войне живое, спрятавшее себя в землянки и блиндажи, подвалы и подземные трубы-коммуникации разрушенных до основания многочисленных городских промышленных сооружений, было не в состоянии выдержать эту леденящую стужу здесь, наверху, под необъятно раскинувшимся и сверкающим удивительно яркими звездами небом. Хорошо было только ногам в теплых валенках. Все остальное пронизывала леденящая стужа. «Как же здесь выдерживают люди такой холод, — подумал он. — Неужели я смогу перенести это?» На душе у Олега было погано. Донимал и голод. Последний раз он поел еще днем, и под ложечкой давно подсасывало. Еще один поворот траншеи, и они подошли к выделяющемуся на фоне более светлого неба насыпному верху блиндажа. У входа Олег заметил прислонившуюся к стенке траншеи человеческую фигуру с замотанной чем-то головой. От фигуры исходили странные звуки. Подошли ближе. Олег услыхал всхлипывание с тихим подвыванием вперемежку с непонятным бормотанием. Полученные в школе и институте скудные знания немецкого языка позволили уловить некоторые слова: «Mutter, Vater, Kommunist, Kinder». «Кто это?» — удивленно спросил Олег. «Пленный. Сам пришел. Сдался. Я уходил за тобой, он только пришел. Так и стоит тут. Я думал, он замерз уже. Назад к себе идти не хочет», — пояснил солдат. «А что же его в блиндаж не пускают?» — вновь спросил Олег. «Так ведь и нам с тобой там тесно будет. Поспать, может, и не удастся. Командир роты спит в другом блиндаже. Там тоже полно народу. Старшина просил не беспокоить ротного и привести тебя сюда, к нам. А немец что? Враг он. Фашист», — мрачно закончил солдат.
