Дверь со ступенями вниз разверзлась желтым пятном слабого света. Пыхнуло дымом, махоркой, тяжелым портяночным запахом. На снарядном ящике горел немецкий карбидный фонарь. Блиндаж был буквально набит спящими вповалку солдатами. Горящая, немецкого производства, железная печка источала жар. Позже Олег узнал, что печка топилась содранными со стен и пола досками (немцы умели хорошо оборудовать свои блиндажи, особенно офицерские). Вместо досок стены солдаты занавесили плащ-палатками, в основном немецкими, пятнистыми. Ими же был покрыт пол. Олег вскинул руку к завязанной под подбородком ушанке. «Отставить», — изрек возникший перед ним в заношенной теплой бязевой, некогда белой нижней рубахе и таких же кальсонах босой старшина роты. «Знаю, кто такой и откуда. Раздевайся, грейся, поешь и отдыхай, если место найдешь», — вместо приветствия радостно, как показалось Олегу, произнес старшина. «Товарищ старшина, а что с тем немцем делать? Замерзнет ведь», — раздался голос приведшего его сюда бойца. «А что, еще стоит, не замерз?» — рычно произнес старшина. Он протянул руку и снял висевший на стене ППШ. Сунул его Олегу, который все еще стоял перед старшиной с завязанной под подбородком шапкой-ушанкой. «Застрели его», — все еще держа в вытянутой руке автомат, произнес старшина. Олег онемел. «Так ведь он пленный. Он там замерзнет. Может, он коммунист. Его впустить сюда надо. Он там, на морозе погибнет», — продолжал Олег. Старшина повернулся в сторону приведшего Олега бойца. Тот уже успел ловко раздеться и теперь стоял перед старшиной в нижнем белье, явно не желая выходить из жаркого блиндажа. «Я тоже не могу, товарищ старшина». — «Ах, мать вашу так, хлюпики интеллигентные, студенты вшивые, — взревел старшина. — Войну не видели? Они нас тысячами безоружных убивали. Просто так, удовольствия ради. Еще насмотришься. Мало тебе! Вместо себя его впустишь? Себе на голову? Нет у меня бойцов его конвоировать, да и не нужен нам “язык”, с ними и так все ясно. Я и для тебя-то еле сопровождающего нашел. Все с ног от усталости валятся. Вишь, спят как мертвые. Мы в этом блиндаже по очереди в тепле отходим. А этого фрица вшивого сюда пусти! У нас своих вшей хватает!»
Губы старшины затряслись, глаза остекленели. Он стволом автомата отстранил Олега, все еще растерянно стоявшего у входа, толчком босой ноги распахнул дверь, выскочил в ночь. Прошлепал босыми ногами по ледяной земле. Передернул затвор. Олег отвернулся от дверного проема. Хлопнул выстрел. Вернувшись в блиндаж, рассвирепевший старшина поднял двух крепко спавших бойцов: «Хватит греться. Одевайтесь и марш к себе. Дайте новенькому место. Он с дороги, отдохнуть должен. Там в траншее немец мертвый. Выбросьте его за бруствер». Солдаты, недовольно ворча, медленно стали одеваться. Они явно тянули время, не имея никакого желания идти в свой холодный блиндаж. Олег положил на образовавшееся от двух ушедших узкое место свои нехитрые солдатские пожитки, под голову — валенки и лег рядом с уже знакомым ему бойцом. На душе было муторно. Голод куда-то пропал. От предложенной старшиной тушенки он отказался.
Старшина, все еще ворча что-то себе под нос, сдвинул к холодной стене лежавшего на кровати, да так и не проснувшегося солдата, лег, вытянув босые ноги. Олега удивило, что на все происшедшее никто не среагировал. Ему казалось, что никто даже не проснулся. Продрогшие на морозе и измотанные войной люди, попадая в теплое помещение, мгновенно засыпали и более не реагировали на внешние раздражители. Но это Олегу станет понятно позже, когда он сам на себе испытает тяжелый солдатский труд…
«Видишь, — шептал ему в ухо знакомый боец, — пустил бы ты сюда немца, а сам где бы лег? Наш старшина лучший в батальоне. Воюет с 1941 года. Ранен был. Контужен. Медаль у него. В окружении был. Даже в плен раз попал. Бежал под Ростовом. Он такого насмотрелся! Жуть! А ты фрица пожалел». Олег ничего не ответил бойцу. Тепло разморило его, но он долго не мог заснуть. В ушах все еще слышалось жалобное бормотание немца. Потом забылся в тяжелом сне. Так закончился его первый день войны. Потом их было много. Тяжелых и кровавых. Смерть сотни раз была рядом с ним, но эта первая военная ночь осталась в памяти навечно, как и голос замерзающего немца. Его первый живой, но уже неопасный враг, этот несчастный немец, нашедший такую страшную смерть на чужой для него земле.
Я никогда не расспрашивал Олега о его фронтовой жизни. Я сам мальчишкой близко познал войну. Видел смерть, грязь и кровь и хорошо понимал Олега, Тем более что рассказанная им история с немцем произошла именно в том городе и на том самом месте, откуда в августе 1942 года мы бежали за Волгу, а весной 1943-го я вместе со своим другом Игорем Вознесенским
[17] излазил весь Мамаев курган. На вершине этой высоты находилась городская водонапорная башня, огромная бетонная труба которой уходила глубоко вниз. А рядом все еще оставались полуразрушенные окопы с присыпанными землей трупами немецких и советских солдат и неразобранные немецкие блиндажи, в одном из которых и произошла эта военная драма…
В лирические минуты на обычно свободных от работы вечерах за дружеской чаркой мы много философствовали в прямом смысле этого слова, рассуждая о нуждах и перспективах рода человеческого, о смысле жизни, мечтая о будущем и завидуя грядущим поколениям, которые рано или поздно создадут справедливое и разумное человеческое общество. В моей памяти Олег остался убежденным коммунистом, верой и правдой служившим социалистическому Отечеству, одним из лучших запомнившихся мне разведчиков-германистов.
В каждом из них, настоящих фронтовиков-окопников, была какая-то особенная внутренняя убежденность и своя философия жизни. Как-то Олег сказал мне, что перед смертью он попросит своих сыновей положить у гроба только одну, самую дорогую для него в жизни награду — медаль «За отвагу», полученную им за форсирование Днепра в ноябре 1943 года. Тогда, у Киева, он пережил свое второе рождение — такие были страшные бомбежки и артобстрелы. Немецкие самолеты беспрерывно висели над их боевыми порядками. Вокруг бушевала смерть. Он тогда сорвал в кровь ногти, пытаясь разгрести смерзшуюся землю, чтобы как-то спрятать свое ничем не защищенное тело. Он был уверен, что спастись не удастся. Но ведь выжил!
А еще запомнился мне Олег нашими застольными песнями. Его любимой была «В полях за Вислой сонной лежат в земле сырой Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой»… Он говорил в такие минуты, что главную цель в своей жизни он видит только в одном — чтобы его сын Сергей, как в той песне, не лег бы в чужую сырую землю!.. Нет, все-таки Олег Панин был врожденным романтиком!
В этом эпизоде с медалью он чем-то напомнил мне Сашу Богомолова. Тот тоже просил на его похоронах положить на красную подушечку только одну из всех наград — медаль «За отвагу», полученную им в 1942 году за оборону Москвы.
Вот такими в моей памяти остались мои старинные друзья, солдаты Великой Отечественной — Олег Панин и Саша Богомолов.
