Присутствующим я был хорошо известен как сотрудник посольства, теннисист и заядлый рыбак. На вопрос, как мои дела и что нового в нашей скрытой от постороннего немецкого взгляда жизни, я начал рассказывать, что накануне с товарищами по работе был на рыбалке под Берлином, в окрестностях которого много красивых рыбных озер. Кто-то из гостей спросил: “А чем, собственно говоря, хороша рыбалка, кроме чистого воздуха и красивой природы?”
Я стал рассказывать о ловле леща, осторожной и “мудрой” рыбы. Особенно если речь идет о крупной рыбине этой породы.
Для этого, продолжил я, нужно удилище длиной не менее 5–6 метров и хороший поплавок из петушиного пера. Оно толще в диаметре и длиннее пера курицы. Что очень важно.
В это время в комнату вошел А.М. Коротков с женой Ириной Александровной, с которой я также был хорошо знаком по общей партийно-общественной работе коллективов советских учреждений в Берлине. Наверное, Александр Михайлович поймал конец моей фразы. Я замолчал, а Коротков вопросительно посмотрел на присутствующих, явно смутившись, что прервал какой-то интересный разговор. Хозяин дома Юра Александров пояснил ему громко: “Тут Богомолов рассказывает в картинках о ловле леща”.
Коротков: “Ну, ну, давайте послушаем… Продолжай, Александр!”
Я быстро повторил начало и продолжил: “Так вот, в качестве приманки лучше использовать жмых из зерен подсолнечника. Жмых режется на ломтики размером примерно в половину спичечного коробка. Если снасть отрегулировать правильно, то после ее заброса в воду поплавок должен торчать над поверхностью воды под углом 40–45 градусов. Крупный лещ — рыба очень осторожная. Подойдя к приманке, касается ее губами и, пропуская воду через жабры, как бы присасывает приманку к губам, чуть-чуть приподнимая насадку. При этом поплавок слегка дергается и принимает вертикальное положение. В этот момент подсекать рыбину нельзя, так как приманка находится все еще вне полости рта леща. Затем лещ может отойти в сторону, и тогда рыбаку необходимо набраться терпения и ждать, ждать, ждать, не делая резких движений руками и соблюдая тишину. Через какое-то время лещ вновь подплывает к приманке и начинает вновь пробовать ее. Он может присосать ее к губам и потащить в сторону. В этом случае поплавок быстро заскользит по поверхности воды, но подсекать и сейчас нельзя, то есть подсечь-то можно, но лещ обязательно сойдет, так как он еще не проглотил приманку. Так или примерно так может продолжаться несколько раз. Нужно иногда ждать часами, пока лещ заглотнет приманку и поплавок начнет быстро погружаться под воду под углом в 25–30 градусов. Вот тут-то и не упускай момента и подсекай! Лещ ваш! Можно разводить костер и наливать стопку”.
А.М. Коротков очень внимательно слушал мой рассказ. Я замолчал. Молчали все присутствующие, глядя на генерала. Вдруг он улыбнулся, посмотрел на меня как-то заговорщически и с хитринкой и сказал: “Александр, ты завтра (было воскресенье) можешь подойти ко мне на работу, скажем, к десяти часам? Мои ребята тут наколбасили и упустили свою “рыбалку”. Я закажу пропуск. Ты только повтори у меня в кабинете свой рассказ и сразу сможешь уйти домой. “Арбузы” я буду вставлять уже без тебя!”
К Александру Михайловичу я пришел без опоздания, в кабинете у него было человек девять народу. Вот, собственно говоря, и все. У него в кабинете я лишь повторил то, что только что рассказал. Конечно, было понятно, какого крупного “леща” упустили подчиненные генерала, не создав нужных условий и не проявив терпения, необходимых при ловле крупной рыбы».
СВЯЩЕННИК С ПАРТИЙНЫМ БИЛЕТОМ В КАРМАНЕ И КОММУНИСТИЧЕСКИМИ ИДЕАЛАМИ В ДУШЕ. 1959 год
Случай свел меня с удивительным человеком. Это был истинно верующий священник и коммунист одновременно.
Мы ужинали в уютном ресторанчике рядом с Берлинским оперным театром. Нас было шестеро. Пригласил меня знакомый заведующий сектором ЦК СЕПГ. Это высокий партийный пост. Все присутствующие, как сказал мой знакомый, — коммунисты. Представляясь, один из гостей назвал свое имя — Клейншмидт.
— Вы родственник или однофамилец известного в партии Клейншмидта, который является священником? — шутливо поинтересовался я.
— А я и есть тот самый Клейншмидт, — с улыбкой ответил он. Чтобы скрыть возникшее у меня внутреннее смущение, я тут же процитировал слова Ленина, что, если священнослужитель, выполняя свою работу, делает это формально, соблюдая церковный ритуал, но не более того, а, по сути, не верит в Бога, он имеет право быть коммунистом.
— Нет-нет, — возразил Клейншмидт. — Я истинно верующий. Что-то притягивало в этом внешне, казалось бы, ничем не выделяющемся человеке. Среднего роста. Сухощавый. Симпатичное, тронутое доброй улыбкой лицо. Крупные складки морщин, придающие ему мужественность. Светлые глаза, в глубине которых затаилась грусть. Рыжеватые волосы с обилием седины. Короткая старомодная фасонная стрижка (так в Германии стриглись в 1930-е годы). Четкая артикуляция немецкого интеллигента. Чуть заметный внешний артистизм. Крепкое пожатие. руки.
Я знал, что в СЕПГ (как и в других компартиях некоторых европейских стран
[28]) были священники. Два имели приходы, а третий, доктор теологии и философии, профессор, являлся деканом теологического факультета Берлинского государственного университета имени Гумбольдта. Забегая вперед, я должен сказать, что спустя несколько лет после моего знакомства с Клейншмидтом упомянутому выше декану-коммунисту предложили перейти на работу в идеологический отдел ЦК СЕПГ заведующим сектором. При этом ему было поставлено условие: уходя с должности декана, он должен был полностью отойти от церкви, то есть, как это ни странно звучит, перестать быть верующим. Профессор отказался, вышел из партии и еще много лет возглавлял теологический факультет университета.
Мой новый знакомый Клейншмидт за столом оказался рядом со мной. Сидевший с другой стороны от меня мой знакомый функционер стал рассказывать всем присутствующим историю идеологического становления Клейншмидта. А сам герой смертельно-трагического, но с элементами юмора повествования иногда добавлял некоторые детали. Вот эта история.
Еще до прихода Гитлера к власти Клейншмидт, тогда совсем молодой, начал свою карьеру на театральной сцене, выступая в жанре политической сатиры. Обладая хорошими артистическими данными, мимикой, пластикой, острым умом, мгновенной реакцией на бушевавшие тогда в Германии политические события, он быстро стал заметной фигурой в этом театральном жанре. В Германии кабаре политической сатиры всегда имели успех у публики. Артисты кабаре — это особый народ с особым талантом. Кроме перечисленных выше актерских дарований, Клейншмидт обладал недюжинными организаторскими способностями, что помогло ему организовать свое кабаре под названием «Бомбы и катакомбы».
Но вот Гитлер пришел к власти. На инакомыслие любого рода, особенно с критикой правящей клики национал-социалистов, начались гонения и запреты.
Первый раз кабаре Клейншмидта разогнали, а сам он оказался в концлагере из-за смелого и открытого антигосударственного выступления. На сцену вышли одна за другой четыре девушки в форменной одежде рабочих-стекольщиков. В руках у каждой был плоский деревянный на ремне через плечо ящик для стекольных пластин. Каждый в Германии знал, что на ящике стекольщика всегда крупными буквами значилось: «Nicht stuerzen!», что в переводе означало «Осторожно! Стекло!» или «Не кантовать! Не ронять!». Но в немецком языке есть другой перевод и понятие слова stuerzen: свергать (в том числе неугодную власть), низвергать, низлагать (имеется в виду королевская, графская или царская власть). По команде Клейншмидта девушки перевернули на другую сторону свои бутафорские ящики, и зал замер в страхе: на ящиках красовались портреты Гитлера, Геринга, Геббельса и Гесса. Концерт был сорван, а сам Клейншмидт после короткого следствия в гестапо и жестоких избиений очутился в недавно созданном нацистами концлагере Дахау.
