Вот такой «выброс» политического гнева произошел у этого «интербригадовца». Больше я с ним постарался не встречаться.
Русский бас в Западном Берлине
В посольство из МИД поступило указание возложить венок к памятнику композитору Глинке
[34] на русском кладбище в Западном Берлине. По-моему, отмечалась 105-я годовщина смерти композитора.
Рано утром три машины советского посольства появились у входа на русское кладбище. В глубине широкой аллеи вековых лип просматривались очертания православного храма, так радующие русский глаз в чужих краях. Как выяснилось, Глинка был захоронен на кладбище, которое в те годы было лютеранским. Позже часть пустующей территории кладбища по просьбе российского правительства была передана под строительство православного храма святых равноапостольных Константина и Елены и кладбища при нем. Тогда же «царем-освободителем» Александром II были выделены деньги и на строительство на этой же территории приюта для престарелых. Так возник своеобразный центр русской культуры, с библиотекой в этом приюте…
Стоявшая у храма явно русская прихожанка любезно провела нас к могиле композитора
[35]. Возложили венок. Постояли. Помолчали. Наша сопровождающая охотно согласилась быть нашим гидом, и мы, возглавляемые послом П.А. Абрасимовым, двинулись по дорожкам, слушая ее рассказ о кладбище и некоторых весьма любопытных захоронениях. Каких только интереснейших могил здесь не было! Какие известные из истории России имена значились на могильных плитах! От гражданских политических деятелей, типа Кривошеина
[36], и целого ряда министров, титулованных особ, князей, графов, дипломатов и ученых до военных разных мастей и калибров. Здесь покоились генералы царской и Белой армий, в том числе известный Сухомлинов
[37], чей скромный холмик с высоким дубовым крестом особо привлек наше внимание. Мы как раз стояли у могилы Сухомлинова, когда к нам с какой-то осторожностью стали приближаться странные фигуры. Их было несколько. Подошли. Представились. Графиня такая-то и такая-то. Князь такой-то. Такие благостные, со светящимися розовенькими личиками старички. Объяснили, что, узнав о посещении кладбища русскими, да еще из советского посольства, тут же поспешили к нам. Они годами не выходили за пределы своей «обители»-приюта. Очень тоскуют по России, Москве, Петербургу — тут же стыдливо поправились — Ленинграду, где у них осталось навсегда утраченная недвижимость. Они осторожно, пытаясь сделать это незаметно, как бы невзначай, прикасались к нам. Казалось, они проверяют, что происходящее реально, не сон. Перед ними действительно русские, советские люди. Одна старушка-«графинюшка» уж очень сетовала по поводу еще проживающей в Питере кузины, с которой изредка обменивалась письмами. Уж очень хотелось повидаться с ней, да боится трогаться с места… Речь их была интеллигентна, даже несколько вычурна и напоминала уже забытый нами русский язык XIX века. Старички рассказали, что генерал Сухомлинов умирал в нищите.
— Мы всем миром собрали ему денег на новые сапоги, чтобы похоронить достойно, как военного министра.
Старушки показали могилки убитых «русских воинов», как назвали их старички, в дни уличных боев. При них не оказалось никаких документов. На гранитных плитах так и было указано: «Неизвестный красноармеец. Апрель 1945». Недорогие плиты этим погибшим при штурме Берлина были сделаны за счет русской общины. Наш консул тут же взял эти захоронения на учет.
Вскоре посол стал торопить нас, и мы медленно потянулись к выходу. Старички и женщина-гид проводили нас за ворота на улицу. Там нас ожидали еще несколько старичков «из прошлого». Лица их светились радостью. Им удалось поговорить с настоящими русскими, советскими людьми. Искренность и радость их были неподдельными. Попрощались. Сели в машины. Машина с послом и еще одна уже успели отъехать. Я что-то замешкался, прощаясь с любезными старичками, и не пожалел, потому что тогда произошло примечательное событие, прочно врезавшееся в мою память…
Разбрызгивая лужи, оставшиеся после прошедшего с утра холодного осеннего дождя, к нам на скорости подлетело такси. Вышел высокого роста представительный старик с внешностью Федора Ивановича Шаляпина. Стоявшие у нашей машины старички дружно приветствовали его как хорошо знакомого. Он, как и Шаляпин на известной картине Кустодиева, был не в шубе, но в роскошном, старинного покроя длиннополом пальто. Правда, вместо меховой шапки, как у Шаляпина на картине, его голова была покрыта широкополой черной шляпой. Но весь облик — лаковые туфли, прикрытые белыми гамашами, сучковатая палка-трость, белая манишка (правда, не совсем свежая) с черным галстуком-бабочкой, выглядывавший из-под пальто черный смокинг… — ну, вылитый Федор Иванович! Старик моложавой походкой быстро приближался к нам. Мы вышли из машины. Рокочущим, приятного тембра голосом он громко приветствовал нас и крепко пожал нам руки. Тут я заметил, что белая манишка надета у старика на голое тело, а лицо порядочно заросло несколькодневной седой щетиной. Рокочущий голос продолжал:
— Я сегодня ночью вернулся из Базеля. Давал концерт нашим русским. Старушки позвонили мне слишком поздно. Я едва застал вас здесь. Жаль, что вы уже уезжаете.
Стоявшие рядом милые старушки охотно пояснили, что это знаменитый, лучший в Европе церковный бас. Назвали фамилию. Нам она была неизвестна. Старик-бас тем временем торопливо, боясь, что мы уедем, не выслушав его историю, стал говорить о любви к России. О том, что его родной младший брат, главный инженер крупного завода на Урале, недавно награжден орденом Ленина, о чем он сам прочел в советской газете «Правда». Что он не переписывается с братом, для которого давно исчез во время Гражданской войны в России. Что не может умереть, не повидав перед смертью свою Родину, и т. д. и т. п.
— А чего же вы боитесь? Приезжайте!
Старик ответил, что Хрущёв (он так и сказал) не простит его, всю Гражданскую воевавшего против советской власти. На его совести много загубленных русских душ. Он участник «Ледяного похода»
[38]. После разгрома белых армий бежал в Польшу, где еще несколько лет командовал казачьим эскадроном в 30-тысячном отряде, ожидавшем приказа о наступлении на Москву, которое так и не состоялось.
