Вот такие встречи были неожиданно возможны в этом чужом для советского человека в те годы Западном Берлине.
«А ГОРОД ПОДУМАЛ — УЧЕНЬЯ ИДУТ». 1966 год
Это случилось в яркий солнечный день 6 апреля 1966 года. Над городом высоко в небе стояла легкая дымка перистых облаков. Ничто не предвещало трагедии. Кто-то из Западного Берлина позвонил в посольство и сообщил, что только что в озеро в английском секторе Западного Берлина — Штесензее — упал советский самолет. Руководитель западноберлинской группы (была такая в те годы в посольстве) Виктор Николаевич Белецкий вместе со мной сразу же выехал в Западный Берлин. Стоявшие на разделяющей озеро дамбе местные жители и полиция рассказали, что 35–40 минут назад в озеро упал самолет, хвостовая часть которого с выделяющейся красной звездой на руле поворота и черными цифрами бортового номера на конце фюзеляжа торчала из темно-зеленой и все еще бурлящей от пузырей воздуха воды.
По немецкой полицейской рации мы связались с английской комендатурой, где нам ответили, что их представители уже в дороге. И действительно, через пару минут подъехали несколько автомашин с военными, в том числе несколько в штатском. Мы сделали англичанам заявление, что самолет является собственностью Советского Союза, что он упал в Западном Берлине в озеро, соединяющееся каналом с водными поверхностями ГДР, то есть рекой Хафель — притоком Шпрее.
По существующему положению, оговоренному с союзниками на Потсдамской конференции в 1945 году, все воды Западного Берлина, соединяющиеся с водными поверхностями бывшей советской зоны оккупации Германии, относятся к юрисдикции ГДР. И что бы нам ни заявляли по этому вопросу англичане, дело они будут иметь в случае необходимости с советской стороной.
Англичане стали с кем-то советоваться по рации, а мы, жестко повторив свое заявление и попросив их проинформировать об этом свое начальство, возвратились в посольство, чтобы как можно скорее доложить об этом серьезном происшествии в Москву.
Временный поверенный пытался связаться с находившимися в Москве на пленуме ЦК КПСС послом Абрасимовым П.А. и главкомом ГСВГ П.К. Кошевым, но безрезультатно. Был воскресный день. Звонить же министру А. А. Громыко или самому генеральному — Брежневу — временный поверенный пока не решался. Генералы-авиаторы рассказали, что самолет был ЯК-28, истребитель-бомбардировщик, новая секретная машина, модифицированная на базе ранее выпускавшегося серийного ЯК-25. В самолете находятся три сверхсекретных, неизвестных противнику наших новых прибора: определители «свой-чужой» с земли и в воздухе и наводящий на цель. Если приборы попадут в руки англичан, ущерб будет огромный. По инструкции того времени пиропатроны, уничтожающие приборы при вынужденных посадках, связанных с перегрузками или разрушением самолета, вставлялись не на заводе, а только в подразделениях боевого применения, то есть в частях ВВС.
В посольство начали подтягиваться военные. Появился и военный комендант Берлина с немецкой стороны — генерал-лейтенант Поппель, сразу же внесший весьма разумное предложение: не теряя времени, направить мощный немецкий военный катер под советским флагом и с переодетой, как он выразился, в красноармейскую форму, немецкой командой, развести перегораживающие водную поверхность пограничные боны, зацепить тросом самолет и вытащить его в воды ГДР. Предложение немца было поддержано только Белецким, мною и командиром танковой бригады по охране совучреждений в Берлине полковником Селехом, готовым дать своих солдат для обеспечения этой операции, но, естественно, с санкции начальства ГСВГ. Никто из присутствовавших генералов и наш поверенный не поддержал нас, опасаясь международного скандала. Все ждали решения Москвы.
Предложение военного переводчика, щуплого, невысокого роста капитана, доставить его на дипломатической машине в Западный Берлин в военной форме, подплыть на надувной лодке к самолету, взобраться на хвостовое оперение, привязать себя и оставаться таким образом как бы на части советской территории любое нужное время до решения вопроса всерьез воспринято не было. А напрасно — время начинало работать против нас.
Повинуясь какому-то необъяснимому чувству, я пересчитал наших военных, столпившихся в небольшой приемной на первом этаже посольства. Человек двадцать, только одних генералов — двенадцать. Все были чрезмерно возбуждены, что-то сумбурно говорили, перебивая друг друга и пересыпая эмоциональные высказывания четкой, в данном случае оправданной русской нелитературной лексикой. Дружно сетовали на отсутствие своего высшего начальства. Бестолковость и бездействие вызывали недоумение. Ведь кто-то же из военных, замещавших отсутствующего главкома Кошевого, должен был принять волевое и нужное решение. Нам с Белецким тогда вспомнились события «контрреволюционного путча» 17 июня 1953 года
[54], когда в то время главком ГСВГ Гречко, спасая социализм, без санкции Москвы (она была получена позже) вывел танки на улицы городов Республики, что сразу же охладило горячие головы и пыл митингующих.
Наконец удалось разыскать посла. Петр Андреевич, будучи человеком решительным и смелым, моментально дал «добро» на проведение операции, предложенной немецким генералом.
Последовавший сразу же после санкции Москвы выезд на место трагедии показал, что время нами было безвозвратно упущено. Англичане оцепили место падения по дамбе и берегам плотным кольцом солдат и военной полиции. На берегу стояло несколько пулеметных броневых автомобилей. По озеру сновали английские военные катера. Посторонних, кроме советских дипломатов и нескольких наших генералов, к месту падения самолета не пропустили. Ожидалось скорое прибытие плавучего крана для подъема самолета и королевских боевых пловцов из Лондона для извлечения тел пилотов. Место падения англичане на наших глазах быстро закрыли большими деревянными щитами на надувных плотах, полностью скрывшими торчавший из воды хвост самолета, а с наступлением ночи ярко осветили установленными на берегу прожекторами. Работали боевые пловцы. Неожиданно воцарилась темнота, прожектора выключились. В кромешной темноте ничего не было видно. Через час прожектора вновь заработали. Мы только могли догадываться, что англичане в это время скрытно доставили тела пилотов в установленную на берегу и ярко освещенную изнутри палатку и там производили какие-то манипуляции, ибо именно из этой палатки на рассвете были вынесены тела наших парней. Нам не разрешили присутствовать при подъеме из воды тел пилотов и их осмотра.
Англичане предложили передать тела летчиков с торжественной церемонией, с соблюдением военного ритуала. Мы с трудом уговорили наших генералов согласиться. На берегу выстроилась рота шотландских стрелков в коротких юбках и шерстяных гольфах. Рядом — шотландский военный оркестр. Из палатки по шесть человек на каждое тело вынесли запакованные в шерстяные одеяла такой же яркой раскраски, как и юбки стрелков, наших пилотов. Оркестр шотландских волынок заиграл похоронную мелодию. Раздались гортанные выкрики английских команд. Со специально смонтированных на берегу флагштоков приспустили английский и советский флаги. Протяжно пропела военная труба, и тела погрузили в советскую машину. Печальный церемониал закончился. Под унылые звуки волынок кортеж советских машин направился в сторону Восточного Берлина. Вскоре тела героев были отправлены на Родину.
