Женщина поворачивается к шефу. Она стоит так близко, что Борис чувствует ее дыхание. Он впервые за все их встречи так детально и близко видит ее веснушчатое и такое волнующе красивое лицо. Почему-то в памяти всплывает голос его любимой берлинской киноактрисы Кнеф, исполняющей знакомый каждому берлинцу шансон: «Berlin! Dein Gesicht hat Sommersprosseln, und dein Mund ist viel zu gross»
[60]…
Зеленовато-лучистые глаза женщины, как кажется Борису, с нежностью и зовуще смотрят на него. Он чувствует, что сейчас что-то может произойти. Сейчас они прикоснутся друг к другу. Нет, он не имеет права. Не должен терять голову. Они оба разведчики, боевые товарищи. Наверное, женщина чувствует то же самое. Она продолжает улыбаться ему, но уже не так зовуще-призывно, как несколько мгновений до этого. Она впервые за все их пусть и короткие встречи прикасается к его щеке своими полными и такими волнующими губами. Резко отстраняется и выскальзывает в приоткрытую дверь.
— Привет товарищам и шефу!
Шлепая размокшими туфлями по лужам, она исчезает в завесе дождя. Спустя пару минут, выкурив еще одну сигарету, не дожидаясь окончания дождя, Борис тоже покидает будку. Почти бегом выходит в обусловленную с прикрывающими его товарищами точку. Делает знак, что с ним все в порядке…
Докладывая результаты этой необычной «моменталки», условия которой были нарушены внезапной природной стихией, он все в деталях рассказал начальству… кроме пережитого им «солнечного удара» в будке. Природа! Он гордился собой, что сумел справиться с охватившим его чувством нежности и желания. Свой доклад он закончил словами:
— Все-таки хозяйка нашего «почтового ящика» большая умница и отличный помощник.
«А МНЕ ТАК ХОТЕЛОСЬ ДОЖИТЬ ДО КОММУНИЗМА…» 1967 год
Эта была самая маленькая аудитория за всю мою «лекторскую» деятельность в ГДР. Короткий осенний день. Несколько часов езды машиной Общества германо-советской дружбы (ОГСД) с немецким водителем (такое тоже иногда бывало) в Саксонию. Не помню, по каким причинам плановая лекция перед немецким коллективом была отменена. Нам стало об этом известно уже по прибытии в районное отделение ОГСД. Извинились немецкие товарищи и, чтобы не пропадала поездка, предложили встретиться с народом в одном из сельскохозяйственных производственных товариществ, по-нашему — колхозов.
Там тоже что-то «не сработало», и дело кончилось дружеской встречей с одной из крестьянских бригад этого товарищества. Пока шли переговоры, пока ехали в далекую сельхозбригаду, прошел еще час. Стало темнеть. Приехали. Деревянный длинный дом-бытовка на колесах, где-то в конце огромного поля. Нас ждали. У входа гостей встречают две девушки в нарядных народных деревенских одеждах. Входим. Аккордеон и мандолина в руках парня и девушки, одетых в синие рубашки с эмблемами Союза свободной немецкой молодежи — ССНМ (как наш комсомол). По взмаху симпатичной девушки в такой же рубашке члена ССНМ схода «берут» «Подмосковные вечера». Все присутствующие, за исключением играющих музыкантов, приветствуют советского гостя и прибывших с ним представителя районной ОГСД, водителя и двух руководителей товарищества дружными аплодисментами. Все улыбаются. Снова взмах руки «дирижера» — и музыканты и еще четверо присоединившихся к их исполнению женщин продолжают все хором петь «Подмосковные вечера». Поют слаженно, красиво. Понятно, что в этой деревне, как и в большинстве подобных мест, есть свое хоровое общество. Такие встречи с хоровым пением при музыкальном сопровождении приняты у наших немецких друзей. Меня, как дорогого советского гостя, встречают советской песней. Членов бригады, куда входят и музыканты с хором, 15 человек. Всех вместе — 20. В вагончике становится душно. Две «летучие мыши» ярко освещают небольшое помещение.
Начинаю свое «выступление». Называю себя и прошу представиться бригаде. Это охотно и с юмором принимается. Каждый называет себя, со смехом уточняя свое семейное положение и социальный статус. Бригадир — женщина в возрасте. Член СЕПГ. У нее две замужние дочери и четверо внуков. Муж не вернулся с Восточного фронта. Обычно я не читаю по бумаге свое выступление, а рассказываю содержание темы, обращаясь к записям за нужной цитатой, цифровыми и другими данными. На сей раз я решил превратить доклад в беседу. Рассказывал о наших достижениях в области экономики и внешней политики, сравнивая их для наглядности с достижениями и успехами в Республике. Я пытался втянуть в беседу некоторых, кто помоложе и с пытливым взглядом. Это мне удалось. Все проходило удачно, кроме неожиданно для меня возникшего языкового барьера. Я знал, что даже немцы из других регионов Германии не всегда понимают содержание саксонских песен, поговорок, а иногда и речь. Деревенский народ простой, без особого образования. Местный саксонский диалект — один из самых тяжелых и непонятных из многочисленных немецких диалектов. Я понимал их с трудом. Почти каждый вопрос переспрашивал. Иногда возникали комичные ситуации, и мы вместе посмеивались. Наконец-то вопросы прекратились.
Вдруг бригадир-женщина обращается ко мне:
— Скажите, товарищ, а мы скоро построим коммунизм?
Я стал объяснять, что мы, собственно, уже вступили в его первую фазу — социализм. Выполнили основной принцип этой фазы: от каждого по способностям, каждому по труду. Что касается второй фазы, окончательной, собственно коммунистической, принцип которой: от каждого по способностям, каждому по потребности, то это вопрос далекого будущего. Стал рассказывать о национально-освободительном движении в бывших колониях, о распространении социалистических идей, социалистической Кубе, пылающей в огне борьбы Африки и Южной Америки, Юго-Восточной Азии и т. д. и т. п. Вижу, глаза у женщины погрустнели. Говорю:
— Но наши потомки — внуки и правнуки — точно вступят в совершенно новую и счастливую жизнь.
Слушая меня, она смотрела куда-то в пространство поверх моей головы и вдруг тихо произнесла:
— А мне так хотелось дожить до коммунизма.
И грустно улыбнулась, сложив на животе такие же, как и у наших колхозниц, натруженные тяжелым крестьянским трудом руки…
Они еще долго не отпускали меня. Когда мы вышли из душной бытовки, наступила ночь. Молодые звонкие голоса провожали нас советской песней. В Берлин вернулись на рассвете. Дважды останавливались для заправки и в дорожных закусочных подбадривали себя крепким кофе. Водитель — пожилой человек — настолько устал, что с трудом вел машину, и, чтобы не заснуть, мы вместе во весь голос пели известные нам немецкие, русские и советские песни.
Собранные еще до нашего приезда в саксонскую деревню полевые цветы девичьи немецкие руки сформировали в красивый букет, который я с благодарностью приял и долго любовался им дома в Берлине, вспоминая трогательную встречу с симпатичными простыми людьми из далекой сельскохозяйственной немецкой бригады.
БЕСЕДА С ЭРИХОМ МЕНДЕ
[61]. Июль 1967 года
Эта неожиданная встреча произошла в Западном Берлине по случаю демонстрации в этом городе фильма Сергея Бондарчука «Война и мир». Организаторы показа устроили пышный прием в Europa-Center. Много гостей, шумно. Я с женой сидел за одним столиком вместе с пригласившим нас на это мероприятие руководителем отдела печати канцелярии западноберлинского сената Петером Херцем, моим давнишним знакомым. Одно место за нашим столиком пустовало. Оно принадлежало неожиданно заболевшей жене Херца. Беседуем. Обмениваемся впечатлениями о многочисленных знаменитостях из мира творческой интеллигенции и политической среды. В зале появляется Эрих Менде. Все столики заняты. Менде ищет свободное место, в руках у него тарелка с закуской. Оказалось, что Херц хорошо знаком с этим политиком. Он делает Менде приглашающий жест рукой. Радостный Менде опускается на стул рядом со мной. Херц нас знакомит. Присутствие советского дипломата не смутило Менде, у нас сразу же нашлись общие знакомые среди дипсостава совпосольства в Бонне. Менде почему-то внимательно посмотрел в мою тарелку и разочарованным голосом произнес:
