Я сидел рядом с руководителем западноберлинской группы посольства Виктором Белецким. Шепнул ему: «Витя, а ведь вечного в мире ничего не бывает». Он в ответ согласно кивнул. Как всегда с присущим ему в подобных ситуациях несколько мрачным видом.
«САМЫЙ ХОРОШИЙ БОЛЬШЕВИК ТОТ, КОТОРЫЙ ВИСИТ НА ФОНАРНОМ СТОЛБЕ». 1968 год
В помещении бюро ТАСС в Западном Берлине советская сторона давала прием. Приглашенных было около сотни. Присутствовали почти все представители газет, журналов, ведущие журналисты западных СМИ, работавшие в этом городе. Несколько человек приехали из Бонна, в том числе известный журналист социал-демократического толка Штельтцер. Сын того самого старика Штель-тцера
[65] — друга Вилли Брандта. Все наши журналисты, аккредитованные как в Западном Берлине, так и в столице ГДР — Восточном Берлине.
Было шумно и весело. Журналистская братия всегда и везде чувствует и ведет себя свободно. Народ пронырливый и знающий. За словом в карман не полезет. Прием проходил в фуршетном варианте. Немцы любят такие мероприятия — всегда много спиртного и хорошей русской закуски.
Я беседовал с кем-то из немецких журналистов. Народ уже слегка повеселел, о чем свидетельствовал все усиливающийся гул голосов, временами смех. Рядом в компании нескольких наших журналистов Штельтцер-младший что-то оживленно рассказывал. Лицо его раскраснелось. Было заметно, что он уже прилично выпил. Я прислушался. Штельтцер делился своими впечатлениями о недавней поездке в Москву. Неожиданно я уловил несколько критических замечаний в адрес наших столичных порядков. К сожалению, Штельтцер был прав. Разговор все больше приобретал политическую окраску. Речь пошла об исторических корнях коммунистического движения в России. Совершенно неожиданно, говоря о расколе социал-демократов и о разделении РСДРП на большевиков и меньшевиков, Штельтцер четко произнес: «Лично для меня самый хороший большевик — это тот, который висит на фонарном столбе».
Не ожидая реакции споривших с ним наших товарищей, которые после этих слов немца сразу же замолчали, я повернулся к нему и сказал: «Жаль, что не я здесь хозяин приема, иначе я, как коммунист, вы-то хорошо знаете, что это синоним большевика, — велел бы выбросить вас отсюда вон!» Лицо Штельтцера покраснело еще больше, и он начал оправдываться, понимая, что поступил не только бестактно, но и оскорбительно по отношению ко всем здесь присутствующим нашим товарищам. К сожалению, никто из стоявших рядом не поддержал мое пусть и грубое, но справедливое замечание подвыпившему немецкому журналисту. Все продолжали «тихо» улыбаться. Я резко повернулся и демонстративно, не слушая объяснений Штельтцера, отошел в дальний угол, где хозяин приема угощал западных коллег. Штелтцер остался стоять один и вскоре исчез из моего поля зрения. Наверное, ушел. Больше я его ни на одном нашем приеме не видел.
«ПАТРОННЫЙ ЦИНК»
[66]. 1968 год
Где-то в начале 1968 года дежурный комендант посольства, принимавший посетителей и почту, передал адресованное мне письмо. Знакомые журналисты из представительства журнала «Штерн»
[67] в Западном Берлине просили связаться с ними и, по возможности не затягивая время, посетить их редакцию. Контакты с представительством этого журнала были частью моих служебных обязанностей по посольской линии.
На следующий день я появился в редакции журнала. «Штер-новские» журналисты поведали мне интереснейшую историю. Они утверждали, что располагают точными данными о спрятанных в тайнике на территории одной из воинских частей ГСВГ
[68] личных вещей крупнейшей политической фигуры Третьего рейха. Речь шла о Мартине Бормане
[69]. В «цинке» якобы находились дневниковые записи Бормана, несколько записных книжек, письма, партийный билет члена нацистской партии вместе с золотым партийным значком
[70] и пистолетом «вальтер» — личным подарком фюрера. Тайник оборудован под шпалой остатков железнодорожного полотна.
Сердце мое заколотилось. Я уже ощущал себя причастным к историческому событию особой важности. Журналисты выставили свои условия. В случае согласия советской стороны получить «цинк», мы должны подписать совместно составленный документ, в соответствии с которым немецкая сторона получает право вести фотосъемку всей операции по извлечению из тайника этого «цинка», вскрытию его здесь же и фотосъемку всех изъятых предметов без фиксации самих записей в бумагах. Это было, по словам немцев, необходимо для того, чтобы подтвердить принадлежность содержимого «цинка» Борману. «Штерн» также получал право опубликовать репортаж об этой акции в своем журнале.
На мои вопросы, где хотя бы приблизительно, ориентировочно находится эта воинская часть, журналисты только понимающе-иронически заулыбались, а один заметил:
— Знаешь, Георг, мы тоже умные. Вы в том районе, если мы его даже приблизительно укажем, все остатки железнодорожного полотна на территории всех воинских частей перекопаете, как кроты, прощупаете миноискателями, и мы останемся ни с чем, — и закончил: — Где-то на территории ГДР.
Выторговывать какие-либо условия, не зная реакции нашего посла Петра Андреевича Абрасимова и Москвы и не имея на это разрешения, было бессмысленно, и я возвратился в посольство. Сразу же проинформировал посла. Реакция Петра Андреевича была обнадеживающей. Он уверенно заявил, что, если все то, что я ему рассказал, соответствует действительности — решение Москвы, он уверен, будет положительным и мы получим интересный и нужный документальный материал, который может быть в будущем использован в интересах Советского Союза. Информация с нашим предложением сразу же ушла в Москву.
