Отец никогда и мизинцем не шевельнет. Он «направляет» и «отслеживает» наши труды, восседая на своем ящике – деревянном коробе с отпечатанной на нем надписью «Либурн», некогда использовавшемся для перевозки вина. Когда отцу кажется, что мы отошли слишком далеко от него, он кричит: «Мод, перенеси ящик!» Я должна спешно вернуться, поднять ящик и тащить его вперед, пока он не скажет «стоп!». Потом отец снова садится.
Со временем этот приказ становится все короче. Теперь он просто командует: «Ящик!» Но его голос по-прежнему разит меня, как удар молнии.
Отец тщательно следит за электрической изгородью, которая установлена вокруг могилы Артура, чтобы не дать Линде выкопать пони. Он велел установить электрические изгороди вдоль всех пешеходных дорожек, стремясь «всех дисциплинировать». Думаю, его главная цель – не дать приходить и свободно резвиться на наших землях «посторонним» животным, в особенности бродячим котам, которых он ненавидит.
Отец считает котов предателями, злобными тварями, которые крадут у нас наши энергии. Он говорит мне, что любые кошки, отважившиеся ступить на нашу землю, будут пойманы. Хоть они и способны свободно пролезать под изгородью, их хвосты неизбежно коснутся электрических проводов, и они получат основательный удар током.
Вскоре вся усадьба перечеркнута крест-накрест этими проводами. В определенных местах на изгородях накручено по три ряда колючей проволоки, один над другим. Чтобы сделать их более эффективной ловушкой для незваных гостей, отец заказывает выкрасить столбы зеленой краской «Риполин» – ради маскировки.
Теперь, подбирая опавшие сучья, мне приходится лавировать между этими изгородями. Ветки, которые касаются одновременно изгороди и земли, издают раздражающий треск «тц-тц-тц-тц». Однажды, пропалывая сорняки рядом с полосой деревьев, я оказываюсь недостаточно внимательной и получаю удар током. Вскрикиваю. Отец подскакивает от неожиданности, едва не свалившись с ящика.
– Идиотка, дура, ничтожество, неженка! – ревет он в ярости.
Отец велит мне взяться за проволоку обеими руками и держаться, пока он не позволит мне ее выпустить. Я касаюсь пальцами проволоки, но тут же отдергиваю их, напуганная металлическим привкусом во рту и участившимся сердцебиением. Пытаюсь снова, несколько раз. Безуспешно. Наконец, отец доходит до такого невероятного бешенства, что я все же зажимаю провод в кулаке. Не знаю, сколько проходит секунд. Я нахожусь в шоковом состоянии, и это невыносимо.
Отец рявкает, что отныне и впредь я буду проходить новое «испытание электрической изгородью» – оно станет частью моих испытаний для силы воли. Каждый день или как минимум дважды в неделю я должна держаться за электрическую изгородь в течение десяти минут, не выдавая своих чувств, не дергаясь и не гримасничая, даже не моргая.
Вскоре я обнаруживаю, что на самом деле неплохо справляюсь. Это просто вопрос терпимости к тому, что, разумеется, неприятно, но количество этой неприятности известно. Я бы с готовностью поменяла целый день на электрической изгороди на один-единственный сеанс подвальной «медитации на смерть» – испытания, после которого я чувствую себя такой же опустошенной, как и в первый раз.
Мои успехи в укреплении силы воли слишком медленны, так что отец подкрепляет мою подготовку другими упражнениями. Например, испытание «вращением», которое происходит рядом с плавательным бассейном, в высокой беседке, построенной там, где сходятся две цементные дорожки. Я должна встать посередине, зажмуриться и по приказу отца начать кружиться на месте, все быстрее и быстрее, точно волчок. Оставаться нужно точно в центре круга. Едва услышав слова «Стоп! Выход справа» или «Выход слева», я должна, не пошатываясь, пройти по указанной дорожке.
Каждый день или как минимум дважды в неделю я должна держаться за электрическую изгородь в течение десяти минут, не выдавая своих чувств, не дергаясь и не гримасничая, даже не моргая.
Мои усилия тщетны. У меня кружится голова, в висках лихорадочно стучит, ноги подкашиваются, меня начинает бить дрожь от тревоги. Когда слышится приказ остановиться, я пытаюсь идти прямо, но, как правило, шатаюсь и врезаюсь в балюстраду. Тут я понимаю, что провалила испытание, и меня захлестывает паника. Я не могу даже оглядеться, чтобы отличить лево от права. Отец очень недоволен.
– Даже не думай, что тебе это так сойдет, – говорит он. – Мы будем продолжать, пока ты не сделаешь упражнение правильно; это просто вопрос силы воли.
Мне ужасно стыдно. Ведь для этого не надо быть семи пядей во лбу. Может быть, что-то не так с моим мозгом, и отец пытается излечить его. Испытание вращением – одно из тех, которые огорчают меня сильнее всего. По вечерам в постели я представляю, как успешно преодолеваю его; я концентрируюсь, и мне удается идеально пройти по прямой. Но, как бы упорно я ни старалась в реальности, неудача следует за неудачей, и это вызывает у меня все большее и большее уныние.
В этом году отец вводит антипраздничный ритуал для моего девятого дня рождения. Утром он вызывает меня в самую большую комнату, настолько холодную в это время года, что мы редко заходим в нее. Он сажает меня перед оранжевым учебником математики, дает мне список задач для решения и оставляет одну. Встать нельзя, пока я не закончу. Уже просто от чтения условия первой задачи у меня начинается головокружение: «Между городом А и городом В расстояние составляет 20 км. В 10 утра мсье Х выезжает поездом из А в В. Поезд идет с постоянной скоростью 60 км/ч. В 10 часов 10 минут мсье Y выезжает на велосипеде из В в А и едет с постоянной скоростью 15 км/ч. В какое время мсье Х и мсье Y разминутся в пути?» Есть еще задача о велосипедисте, который меняет скорость на одном из отрезков пути, есть еще одна – о текущем кране и наполняющейся раковине…
Как я ни бьюсь, мне неясно даже, с чего начать решение. Мне не разрешается плакать, не разрешается выходить, не разрешается просить объяснений. Зато разрешается с каждой минутой чувствовать себя все большей дурой. Проходят часы; я пробую разные действия и записываю разные цифры. Перехожу к следующей задаче, думая, что вернусь к этой потом; но со второй мне ничуть не легче.
Меня мучит жажда, но я знаю, что мне не разрешат ни есть, ни пить до тех пор, пока я не закончу. Время трапез приходит и уходит. Близится поздний вечер. Уже десять часов. Я решаю отнести работу отцу. Он бросает на нее взгляд, потом переводит стальной взор на меня.
Мне не разрешается плакать, не разрешается выходить, не разрешается просить объяснений. Зато разрешается с каждой минутой чувствовать себя все большей дурой.
– Ты действительно думаешь, что это правильно? – спрашивает он. – Если думаешь, что правильно, оставь решение мне. Но если ты наделала ошибок, за каждую ошибку тебе придется решить еще три задачи. Выбор за тобой.
Я торопливо забираю листок и возвращаюсь к работе.
Около полуночи мать говорит:
– Иди в постель. Можешь закончить завтра утром. Отец позволит тебе позавтракать, но и только.
