Мике процедила с презрением: «Ну и ну, дал насрать себе прямо в руки».
«Девять лет учился для этого, коллега», – подумал я.
К концу дня звонит Де Гоойер, чуть не в панике. Беспомощный, он стоит в палате менеера Деккера, которому вдруг стало плохо. Нужно что-то предпринять, но он не знает, что именно. «Мне кажется, он умирает, – говорит он, когда я вхожу в палату, – а я так и не смог поговорить с ним об этом».
Де Гоойер предпочитает такие вещи решать поэтапно. Он испытывал расположение к этому человеку и с удовольствием вновь растормошил бы девяностошестилетнего менеера Деккера, чтобы прокричать ему: «Внимание, вы умираете!» Словно тому угрожала опасность очутиться рядом с могилой, а не внутри ее. Но Деккер уже нашел правильный путь. Он больше ничего не услышит; его дыхание становится всё спокойнее.
Мы тоже успокаиваемся и присаживаемся рядом с ним. Прекрасный свет вечернего солнца освещает его лицо. Кто-то снял с него дурацкие очки, выданные больничной кассой; с прекращением кровообращения черты его лица постепенно становятся строже, в нем появляется нечто от облика фараона.
Он несколько раз еще ловит ртом воздух, словно хочет его проглотить, потому что дыхания уже нет. Потом все движения замирают, и его душа, вместо того чтобы, как предполагается, вознестись вверх, всё ниже и ниже опадает с его лица. Нас охватывает благостная тишина.
Я уже не раз это переживал, и опять у меня возникает чувство, что только что умерший выглядит приятней, чем умирающий, хотя умер он сейчас почти без усилий.
«Прошло хорошо, правда?» – произносит Де Гоойер через какое-то время.
Да, всё прошло хорошо.
Сумасшедший Племянник
Арий Вермёйлен совершил попытку самоубийства. Пожалуй, сказано чересчур сильно для способа, который он для этого выбрал. Сегодня утром он проглотил семь растворимых таблеток для очистки зубных протезов. В стакане, куда на ночь кладут зубные протезы, все семь таблеток полностью не растворились, но того, что получилось, он изрядно глотнул, после чего сразу же робко позвал сестру. Дурацкая выходка, но тем не менее.
Звонок Мике рано утром поднял меня с постели. Сначала я вообще ничего не мог понять. «В чём дело? Он пытался совершить самоубийство, из-за того что носит зубные протезы?» От Ария никогда не знаешь чего ожидать, но не этого же.
В девять утра захожу к нему палату, которая, несмотря на его несмелые попытки украсить стены парочкой репродукций, так и осталась пустой белой пещерой. Он как раз бреется. На тумбочке лежит книга. Заглавие Een onbedachte verhouding [Необдуманное поведение] мне не известно.
Я спрашиваю: «Арий, зачем ты это сделал?» Ну и вопросы задаешь иногда! Вот тебе и необдуманное поведение.
– Ну, – говорит он, – потому что сил больше нет.
Теперь я хорошо знаю, что за избитым клише может скрываться действительное чувство, но, по-моему, это уж слишком. Снова я замечаю, до чего он обрюзгший, бледный и дохлый. К тому же еще этот протестантский прыщ на подбородке, из которого растет волос
[118], и я думаю: «Если ты мог такой жалкий камушек швырнуть в Молоха, который грозит размозжить тебя, то нечего удивляться, что тебя так расплющили».
Выпитый коктейль с зубными протезами не доставил ему особых неприятностей, потому что чуть позже он без всяких проблем направился в поликлинику, чтобы показать свои ноги неврологу.
«Ты не думаешь, что кто-нибудь должен его сопровождать? – спрашивает меня Мике. И добавляет: – А то как бы он не бросился под встречный велосипед».
Снова поглядываю на лежащую на тумбочке книгу – Необдуманное поведение, именно, написал д-р Х. Фреекамп. Тема книги: «Место Израиля в церковной догматике», каковую Яаарсма кратко формулирует: «Пятнадцатая стация, Израиль как нация»
[119].
К вечеру становится плохо мефроу Парментир. Ей 87 лет, и в завершение долгого путешествия она со свистками и скрежетом прибывает на конечную станцию. Я ничего не предпринимал, чтобы ускорить или приостановить ее смерть. Незадолго до ее ухода из жизни мне позвонил один из тех Сумасшедших Племянников, которые, как я всегда подозревал, ошиваются около умирающих, но с которыми до сих пор я всё же еще не сталкивался. Я имею в виду такого члена семьи, который всегда исходит из того, что смерть пациента бывает вызвана грубой ошибкой врача.
– Я разговариваю с врачом? Вы лечащий врач? Вы действительно врач? – начинает он взвинченно.
– Да, я действительно врач, – говорю я, на что он кричит в трубку:
– Вы думаете, что можете прохлаждаться, пока моя тетя умирает? Что вы, собственно, для нее делаете? Если она старая, то и пусть? Конечно, у вас на уме эвтаназия! А знаете ли вы, что такое анаклитическая депрессия?
[120]
– Понятия не имею.
– Какой же вы тогда врач для престарелых? Марнизмюс
[121], например, – известно вам, что это значит? Знаете ли вы, по крайней мере, с кем вы разговариваете?
– Доктор Швейцер?
[122] – пробую я предположить.
– Опять вы со своими шуточками, о, вы об этом еще пожалеете. Нет, вы, сударь, разговариваете с Роземайером, я психоаналитик, ассистент профессора Б. Публикации Спитца и Риббл
[123], вы в курсе? Ах нет? В таком случае я настоятельно требую, чтобы вы немедленно направили мою тетю к специалисту, потому что вы же вызовете уросепсис, уролог ее осматривал? Могу вас заверить, что потребую вскрытия, и немедленно!
Пожалуй, у этого Роземайера не все дома куда сильней, чем я думал. Мефроу Парментир еще не испустила последний вздох, а следователи уже на проводе: какой-то Роземайер в панике позвонил им, что его тетя умерла в Де Лифдеберге вследствие врачебной ошибки и что существует опасность, что там попытаются скрыть этот случай.
