Она не хочет, чтобы кто-либо при этом присутствовал. Когда я, как мы с ней договорилась, вхожу к ней, она поворачивает ко мне лицо и смотрит в моем направлении. Нащупывающие движения ее незрячих глаз заставляют меня с трудом сдерживать слезы.
Взяв питье, она спрашивает: «Ты сядешь рядом со мной? Можно я буду держать тебя за руку? Да, так».
Мы еще можем чуть-чуть поболтать. Об ее отце. Он всегда был тяжелым человеком. У нее были прекрасные годы студенчества, пока года через два, ей был тогда 21 год, она не забеременела. Отец всяческими угрозами заставлял ее сделать аборт. Она вынуждена была уступить. В 1965 году это было уже довольно легко устроить.
«Но это правда было… аборт… да, наверно, слишком много алкоголя, я думаю… что аборт, это правда не нужно, ведь у нас было достаточно места… и денег… и детские вещи…» Потом она привалилась ко мне.
«Детские вещи…» – это были ее последние слова. У них было вдоволь детских вещей. И то, что с этой крохотной смертью на устах она должна была вступить в другую, большую смерть, пронзило меня такой грустью, что я заплакал.
Через десять минут входит посмотреть Мике. Анс уже мертва.
– Антон, что ты здесь делаешь?
– Оплакиваю.
– Кого?
– Детей и родителей.
– А, ну да, тогда ты охватил, пожалуй, все категории.
Отец Анс вздыхает, услышав сообщение о ее смерти. «Когда-нибудь это должно было произойти». Он сейчас же свяжется с ее священником. Я говорю, что это кажется мне хорошей идеей.
– О, вы тоже религиозны, доктор?
Протестанты спрашивают, религиозны ли вы. Католики – верите ли вы в Бога.
С пустыми руками
До того как пойти на похороны Анс, хочу сначала встретиться с мефроу ван Вееген и менеером Де Бреемером. Первая – старушка с коричневым дубленым лицом, вырастившая двенадцать детей, и все двенадцать до сих пор остаются под ее строгим надзором. Она всё еще не дает Костлявому вырвать скипетр из своих рук.
Ей почти 96 лет. Один из ее сыновей, получивший нагоняй, потому что не появился на Троицу, недавно вздыхал, стоя рядом со мною в лифте. Наконец, решившись, спросил: «Скажите, доктор, вы больше книг проглотили, чем я, вы точно знаете, что каждый из нас умрет, а?»
С неделю тому назад умерла сестра-близнец мефроу ван Вееген, и та, с настойчивостью, какой она всегда отличалась, сидит теперь целыми днями, не переставая звать и кричать, а время от времени прямо-таки визжит: «Я хочу умереть! Хочу умереть! Помогите же мне, я хочу умереть, умереть хочу, пусть кто-нибудь мне поможет, я хочу умереть, помогите же!»
Я решил, что этот истерический крик пора всё-таки прекратить. Попробую с ней спокойно поговорить. Как-нибудь утром, когда она не чувствует себя уставшей, посмотрю, что с ней такое. Но как только я присаживаюсь рядом, она говорит совершенно спокойно, уважительно и настойчиво: «Я хочу умереть». А я всё еще надеялся на что-то другое.
Ну а теперь к менееру Де Бреемеру. Он уже лежит на боку, спиной ко мне. Бедро в ужасном состоянии. Страшный пролежень быстро превратился в дыру с омертвевшей тканью. Ножницами и пинцетом отделяю слои, чтобы увидеть, насколько глубока рана. Из-за моей возни и из-за того, что он чуть подвинулся, отвратительный бздёх пыхнул из раны мне прямо в лицо, вместе с брызнувшей оттуда жидкостью Я отшатнулся и только успел отвернуть лицо, как пол подо мною поехал.
– Что ты здесь делаешь? – кричит Мике, стоя на краю ямы, в которую я рухнул.
На соседней койке потешается менеер Фейненберг: «Бог ты мой, грохнулся в обморок. Силынебесныегосподибожемойчтобтебячёртпобери! Врач! В обморок!»
Менеер Де Бреемер теперь тоже выказывает некоторое замешательство.
– Чего это? – спрашивает он Фейненберга. – Чего случилось?
– Врач грохнулся. – Фейненберг ликует вовсю. – Один взгляд на твою задницу – и готов.
– Фейненберг, ради бога, заткнись. Ты знаешь мое плацебо, его осталось не так уж много.
– Твое что?
– Всё, проехали. Сестра, можно вас попросить? Да помогите же мне наконец!
Вслед за этим на похороны Анс ван Дёйн. На подъезде к кладбищу вижу человек тридцать-сорок и несколько блестящих черных «мерседесов». Еще одни похороны, думаю я, идя в сторону группы. Но когда я приближаюсь к ним, вперед выходит отец Анс. Он передает мне записку с текстом песни.
«Abba, Vader, U alleen
[239]. Поем при погребении Анс ван Дёйн, 22 июня 1946–19 мая 1992».
Иду обратно к концу процессии и встречаю там Мике. Эти сорок человек просто бесят меня. Ни разу ни одного из них не видел я в Де Лифдеберге. По мне, лучше бы все они отправились по домам: «Примазались, что-то я не очень-то видел вас у больничной койки».
Мике рассказывает, что в последние годы для Анс всё труднее было принимать посетителей, приходивших «просто так», посмотреть на ее борьбу с этой гнусной болезнью, которая раз за разом пинала Анс, сбрасывая ее всё ниже и ниже, разрушая ее с каждым годом всё больше и больше, пока, ослепшая и парализованная, она не запросила выстрел из жалости. Нет, зрителям здесь не место. Многим из пришедших гораздо ближе родители Анс, чем она сама.
Когда все сошлись у могилы, нас попросили встать вокруг. Вижу, что и Яаарсма здесь. Мике тоже удивлена. Что ж, приятное удивление. Священник произносит время от времени прерываемые шумом уличного движения затасканные слова о вечной жизни, обещаниях Иисуса и о том, что мы уйдем с кладбища не с пустыми руками, «иначе жизнь на нашей земле была бы пустой и ничтожной». Это звучит настолько бессмысленно, что я чуть не спросил его: «Всё ли у вас в порядке с головой? Не взглянуть ли нам еще раз в гроб для вящей уверенности?»
Может быть, всем нам следует месяца через три прийти сюда снова, заглянуть в гроб и увидеть, что же нам с кладбища взять домой.
Мы слишком быстро хороним своих мертвецов. Они еще слишком хорошо выглядят, о них еще можно что-то сказать. Вот завести бы еще и стеклянные крышки гроба и чтобы прихожане по очереди приходили их чистить?
Отрицание того, что труп это труп, может производить тягостное впечатление.
И всё же мы с Мике идем выпить кофе. Яаарсмы не видно. Родители пожимают руки в толпе. Я не могу подавить в себе чувство враждебности и подойти к ним. Упиваются своим горем.
Вздрагиваю, когда ван Дёйн кладет мне на плечо свою руку: «Спасибо, что вы пришли».
«Да», – говорю я. Звучит смешно. Стараюсь побыстрее уйти. Как только оказываюсь снаружи, в этот невыразимо прекрасный весенний день, я еще раз возвращаюсь к могиле, словно пришла моя очередь сделать уборку. Все цветы сложены в сторонке, и рабочий занят тем, что засыпает могилу. Он сидит в крошечном экскаваторе, совершенно игрушечном, который доставил бы мне массу радостей, если бы я был мальчишкой. Лучше пусть он меня не видит, ибо прилично ли так скоро возвращаться обратно? Яма не слишком глубокая, и он справляется с ней довольно быстро. Получился песчаный холмик, лопатой он придает ему форму, напоминающую пирог. Затем кладет на холмик цветы, и с легким пофыркиваньем игрушечная машинка с водителем внутри удаляется.
