Сделать глубокий вдох, начать сначала. Этому я тоже научилась в работе с молодыми психопатами. Втягиваю воздух медленно и глубоко. Я спокойна. Я справлюсь. Я умею интерпретировать и парировать.
— Гюндерсен, — говорю я ему, — у меня впечатление, что вы пытаетесь что-то до меня донести. Не можете просто объяснить, что вы имеете в виду?
Но Гюндерсен не пациент, и у нас не сеанс терапии, где требуется поработать над его поведением и защитными реакциями.
— С точки зрения финансов, в браке с Сигурдом вы выиграли, — говорит он и пристально смотрит мне в глаза.
Не отводя взгляд, я отвечаю:
— За последние дни я потеряла неизмеримо больше. Неужели вы не понимаете, что я легко отдала бы этот дом и этот кошмарный ремонт, если б это могло вернуть мне Сигурда?
Гюндерсен пожимает плечами.
— Я просто констатирую факт, — говорит он.
— Вы думаете, я могла бы убить Сигурда ради дома?
— Люди убивали своих супругов и ради меньшего.
— Так вот, — говорю я. — Я любила Сигурда. И ни за что на свете не убила бы его. Я никого не могла бы убить. Но я правильно понимаю, что говорить вам это не имеет смысла?
Гюндерсен снова пожимает плечами.
— Так, хорошо, — говорит он, — финансы и жилье. Другие поводы для ссор?
Я ненадолго задумываюсь: когда жили в Турсхове, мы планировали завести ребенка, но прекратили попытки, переехав сюда. Мы подняли эту тему один-единственный раз и больше никогда ее не касались. Это не было ссорой. Но определенные сомнения у меня возникали.
— Нет, — говорю я.
Он слегка подается вперед.
— Вы что-то вспомнили, Сара? Так скажите же! Я сам был женат, знаю, как оно бывает в браке.
— Нет. Мы вообще ссорились крайне редко.
— Ясно, — произносит Гюндерсен, оглядывая мой кабинет: одну стену, другую. — Но меня несколько беспокоит еще одна вещь. Насколько я понимаю, в определенный момент в ваши отношения было вовлечено еще одно лицо. С вашей стороны. Некоторое нарушение обязательств, так сказать. Пару лет назад.
Я моргаю глазами. Какое еще нарушение обязательств?
— Что вы имеете в виду? — спрашиваю.
— Я имею в виду следующее: это правда или нет, что два-три года назад вы состояли во внебрачной связи?
В комнате повисает томительная тишина; я пытаюсь перевести дыхание. Кто-то донес. Не думаю, что Сигурд трепался об этом; но, возможно, открылся Томасу и Яну-Эрику. Томас, наверное, рассказал Юлии, и в таком случае об этом наверняка знают многие. Ее, конечно, слишком взволновала такая тайна, чтобы не разболтать о ней. Да, точно, без Юлии не обошлось.
— Правда, — говорю я, глядя на свернутое одеяло в углу — жалкие остатки моего лежбища. — У нас с Сигурдом был сложный период. Я совершила глупость в один-единственный, отдельно взятый вечер. Он проведал об этом. Рассердился. Я думала, он уйдет от меня, но потом, примерно через месяц, решил меня простить.
— Такое нелегко простить, — говорит Гюндерсен.
— Ну, наверное.
— Должно быть, это ему дорого стоило.
— Да, конечно.
— Как складывались ваши отношения после этого?
— А знаете, — говорю я, — они даже улучшились. Мы стали внимательнее друг к другу. Когда поняли, что могли потерять друг друга.
— Послушайте меня, — заявляет Гюндерсен, — я состою в разводе, как уже говорил, так что не буду строить из себя специалиста по брачным отношениям, но я чего-то не понимаю. Один из супругов заводит интрижку на стороне. Второй прощает. Вы не могли бы мне объяснить это, как психолог? Разве в такой ситуации не хочется наказать виноватого? Ну, знаете, самому с кем-нибудь закрутить отношения… Выкинуть провинившегося из дому… Послать его фото, где он в чем мать родила, его начальнику… Что-нибудь в этом роде?
Теперь моя очередь пожать плечами. На меня давят, и я не знаю, смогу ли просто сделать глубокий вдох и начать с начала.
— Ну не знаю, — говорю. — Зависит от человека.
— А Сигурд?
— Он был зол на меня. Ему тогда приходилось много времени проводить в школе, и диплом он писал, почти не разговаривая со мной. А сдав его, уехал на четыре дня и не сказал куда. Потом вернулся домой и сказал, что хочет попробовать начать сначала.
— Сначала?
— Да. Он хотел быть со мной. Мы купили квартиру и обручились.
— Надо же, — говорит Гюндерсен. — Счастливый конец несчастливой истории… А где он провел те четыре дня?
— Я не знаю.
— Вы не спрашивали?
— Вы себе представляете, в какой я оказалась ситуации? Я его ни о чем не могла спрашивать. Я радовалась, что он вообще остался со мной.
— Но не могли же вы совсем не задумываться об этом?
Я опять пожимаю плечами.
— Могу предположить, что он был на даче в Крукскуге. Он любил уезжать туда, если надо было что-то обдумать; там ему никто не мешал. И ключа с поплавком не было на месте.
Гюндерсен кивает.
— А теперь выясняется, что он опять оказался в Крукскуге. Что он собирался обдумать в этот раз, как вы думаете?
— Не знаю. Честно. Не имею ни малейшего представления.
— Могут ли мысли о жилье и финансах выгнать человека на лесную дачу?
— Я не знаю.
— Но как вы думаете?
Я вздыхаю. Голова плохо варит; сказывается то, что я ничего не ела со вчерашнего дня, когда Анника впихнула в меня немного съестного.
— Не знаю, что и думать… У него были рабочие проекты, которые двигались со скрипом, наш ремонт тоже затянулся, но в остальном его все устраивало. Больше ничего не приходит на ум. Месяц с небольшим назад он устроил мне сюрприз на день рождения, пригласил на ужин в ресторан. Я не замечала ничего такого… ничего непривычного.
— Понятно, — говорит Гюндерсен. — Крепкий орешек это дело, сразу не раскусишь.
— А у вас есть подозреваемые? — спрашиваю я.
Он опускает взгляд на свои руки, как бы улыбается им. Кончики пальцев у него слегка оранжевые от табака. Даже оттуда, где я сижу, видно, что от них должно противно пахнуть.
— До этого далековато, — говорит он. — Мы прощупываем местность, так сказать.
Потом поднимает глаза на меня; ясный и настойчивый взгляд сильного мужчины, которому трудно возражать.
— Могу я быть с вами абсолютно честным? — спрашивает он, как будто у меня есть выбор.
— Да, — отвечаю я, и это совершенно излишне.
— Мне хотелось бы верить вам, Сара. Правда. Да, вам достался дом, но ведь так бывает почти со всеми, потерявшими супруга, да и вы, кажется, достаточно откровенны. Однако я никак не возьму в толк, зачем вы стерли то сообщение. Ну смотрите: вот я — это вы, возвращаюсь из спортцентра, вхожу в дом, мне звонят и говорят, что Сигурда нет там, где он должен быть. Ладно. И у меня на телефоне есть сообщение от него, где он рассказывает, что он там, где его определенно нет, вместе с людьми, которые говорят, что не видели его в тот день. У меня имеется абсолютно неоспоримое доказательство того, что он лжет. И я его стираю… Так вот, с какого рожна мне это делать? Хоть я и не вижу в этом ничего криминального, хоть мне и не приходит в голову, что в какой-то момент придется доказывать собственную невиновность, но это все же доказательство его лжи. Не лучше ли сохранить его, хотя бы для того, чтобы предъявить мужу в случае чего? Хоть убейте, не могу этого понять, Сара.
