— Но она могла подговорить кого-нибудь из своих друзей, — говорю я. — Или подстроить, чтобы кто-то другой это сделал… что-нибудь в таком роде.
— Ну, — говорит Гюндерсен, пожимая плечами, — могла, конечно. Но, пока у нас нет на эту роль подходящего кандидата, дело мы выстроить не можем. Нет никаких свидетельств того, чтобы Вера вступала в контакт с наемными убийцами, а что касается близких друзей, непохоже, чтобы у нее их было так много. Если хочешь, чтобы тебе помогли с убийством, обратиться не к кому. Кроме того, пули, обнаруженные в теле Сигурда, выпущены не из револьвера той конструкции, что украли у вас. Это значит всего лишь, что, если Сигурда убила Вера, у нее должно было иметься оружие двух конструкций, и это, конечно, вполне возможно, но и вашу гипотезу не подтверждает.
Я глубоко вздыхаю, косясь на пыльный фикус в углу.
— И что теперь? — спрашиваю. — Значит, я остаюсь в подозреваемых?
— Вообще-то нет, — слегка улыбнувшись, говорит Гюндерсен. — Видите ли, как бы вас ни коробило то, что за вами следили, слежка говорит в вашу пользу. Техническая возможность поехать в Крукскуг и убить Сигурда между… как их там? — Он бросает взгляд на свои бумаги. — Между Кристоффером и Трюгве. Такая возможность у вас была. Но благодаря Вериным камерам у нас имеется масса видео, на которых вы в это время ходите по комнате, готовите, читаете газету, лазаете по Интернету, достаете тарелки из посудомоечной машины и так далее. Я полагаю, вряд ли вы сейчас питаете благодарность или другие теплые чувства к Вере, но если однажды вас потянет помириться с ней, возможно, знание этого окажется полезным. Она обеспечила вам алиби.
* * *
Легко подыскать информацию, чтобы подтвердить версию, в которую ты уже поверил. Как я поверила в ту пятницу, когда маялась в ожидании в управлении полиции. И не принимать во внимание информацию, которая этой версии противоречит. Как сейчас меня подмывает отмести доводы Гюндерсена!..
Но чем дальше он объясняет, тем сложнее это сделать. Он все говорит, а мой мозг пытается найти рациональные аргументы против сказанного. Конечно, Вера могла это сделать! У нее был сообщник. Она убила Сигурда в другом месте и переместила тело. Мы не учли какую-то деталь. Разумеется, это она убила Сигурда, кому еще это могло понадобиться?
Я не соглашаюсь с Гюндерсеном, и тогда он рассказывает, как у Веры прошла та неделя. Если принять ее версию, как он говорит. В тот день она пришла из школы домой и весь вечер ждала, что Сигурд позвонит ей и объяснит, почему он не выполнил свое обещание. Не дождавшись звонка, заволновалась. Она наблюдала за мной на изображениях со своих камер, слышала мой телефонный разговор с Томасом, на следующий день слышала, как я звоню в полицию, чтобы объявить Сигурда в розыск. В субботу днем без спросу взяла автомобиль матери, поехала на дачу и нашла там вещи Сигурда, но самого его там не было. Словно он ненадолго вышел, говорит Гюндерсен. Телефон на столе. Тубус с чертежами прислонен к окну. Сумка открыта, на кухонном столе тарелка с недоеденным бутербродом, словно Сигурд вот-вот вернется и доест его…
Вера забрала его телефон и тубус, говорит Гюндерсен, и взяла ключ от дачи. Разумеется, она же вернула тубус с чертежами в дом. Затем выкинула его телефон в моем саду. Этим она пыталась бросить на меня подозрение, а в ее понимании — помочь полиции, рассказывает Гюндерсен. Она уверена, что Сигурда убила я. Гюндерсен рассказывает, что когда он перечислял Вере все доводы против того, что это была я — ее собственные видеозаписи, например, — она не желала этого слышать. Она была убеждена, что у меня имелся сообщник. Я ревновала, поскольку узнала, что у Сигурда есть другая, с убеждением говорит Вера на допросах, и убила его из мести. Она уверяет, что я наверняка знала о ее камерах, ходила себе по дому и изображала из себя обеспокоенную супругу, а мой партнер в это время ехал в Крукскуг. Когда Гюндерсен возражал ей, она отметала его возражения. Она не верила ему, когда он говорил о невозможности такого развития событий. Гюндерсен рассказывает, что на все это Вера отвечала одним и тем же вопросом: «А кто еще это мог быть?»
Я вяло сопротивляюсь. Контраргументы находятся с трудом.
Гюндерсен рассказывает, что Вера призналась: да, она забралась ко мне в дом и взяла револьвер старого Торпа, о котором ей поведал Сигурд; она знала, где примерно его искать. Потому и копошилась на чердаке в ту ночь, когда я слышала шаги. В свой микрофон она слышала, что и как говорят полицейские. Гюндерсен выглядит даже слегка смущенным, продолжая:
— Мы, пожалуй, иногда высказывались не вполне подобающим для профессионалов образом. Признаю это. Моя группа, да и сам я. Пока не поняли, что за нами наблюдают. Вы же не хотели передать нам медкарты… Стерли сообщение… Скажу честно, я был крайне раздражен. И… гм… позволил раздражению повлиять на то, как я представил дело своим сотрудникам. Я ведь думал, что больше меня никто не слышит. А Вера слышала. Возможно, это послужило толчком к дальнейшему…
Но тут она попала в поле зрения полиции. Дело в том, что они взломали компьютер Сигурда и обнаружили, что он состоял в отношениях с молодой девушкой. Гюндерсен рассказывает, что, когда его сотрудники опросили Веру, выяснилось, что никто не может подтвердить ее местопребывание в определенные часы пятницы, 6 марта. Она попала под подозрение и хотела вновь обратить его на меня. Начала вмешиваться в события. Поняла, что я испугалась, обнаружив, что кто-то побывал у меня дома. Следила за мной. Слушала, что я рассказываю полицейским, и слышала, что они относятся ко мне с прохладцей. Хотела сильнее испортить отношения между нами.
— Магниты на холодильнике — это хитро придумано, — говорит Гюндерсен. — Вроде бы ерунда какая… Да это ерунда и была. Профессионалам, десятки лет расследующим убийства, это представилось такой мелочёвкой… Какой в этом смысл? Легко было списать все на истерику. На то, что человек сорвался с катушек. И в то же время вас это, естественно, напугало до потери пульса.
— Никак не пойму, — произношу я с горечью, — почему никто не догадался, что как раз это и было целью? Что если кто-то хотел меня дискредитировать, то лучшего способа не придумаешь.
— Ну, — говорит Гюндерсен, — скажем так: эта мысль меня посещала. О разных сценариях. И что у вас совсем помутился рассудок и развилась паранойя или что вы попытались представить себя жертвой — но довольно неумело. Или что кто-то на самом деле хочет бросить подозрение на вас. И я на всякий случай приставил сотрудника следить за вашим домом. Так что в ночь на пятницу, тринадцатого марта, не только ваши, то есть Арилля, камеры наблюдения зафиксировали Веру. Мой человек ее тоже заметил. Когда Вера убегала, он ее преследовал, но потерял, когда она скрылась в саду одного из домов на улице Карла Хьельсена.
Воспоминания о том вечере обретают чуть менее зловещий характер. Так, значит, кто-то сторожил меня… Значит, я не была брошена на произвол судьбы…
Видимо, Вера заподозрила, что полиция интересуется ею, полагает Гюндерсен. Просматривая свои видеозаписи, она увидела, что полицейские всё реже наведываются ко мне, и, пока Фредли не обнаружила видеокамеры, могла слышать их разговоры о других представляющих интерес лицах, в том числе о любовнице. А они-то думали, что их никто не слышит… Вера не имела доступа ни к заключению о вскрытии, ни к цифровым фотофайлам с указанием времени и даты; она не знала, что с нее подозрения сняты. Разумеется, ее вполне устроило бы, если б в убийстве Сигурда обвинили меня. Но в какой-то момент ее, должно быть, посетила мысль, что было бы неплохо, если б я тоже была убита. Гюндерсен рассказывает, что, по мнению Веры, я отняла у нее Сигурда дважды: сначала потому, что он несколько раз предпочел меня ей, а потом — потому что убила его. Если б она меня застрелила и заявила, что сделала это обороняясь, ей было бы просто снять подозрение в убийстве Сигурда с себя и переложить его на меня. Это было бы тем более убедительно, что я не могла бы возражать. Смерть послужила бы еще и наказанием мне за то, что я отняла у нее Сигурда, в обоих указанных смыслах. Должно быть, Вера рассуждала так.
