Каждому лейблу нужен дистрибьютор. Так вот, все записи будут распространяться только через одного Курта Кобейна. Он говорит, что просто возьмет коробку пластинок с собой в турне и будет продавать их в магазинах звукозаписи на каждой остановке по пути.
Курт также говорит, что хочет переиздать все релизы Nirvana на виниле, не пересводя их, а записав звук из динамиков бумбокса, чтобы он звучал точно так же, как низкобюджетная панк-рок-пластинка или бутлег, с соответствующей обложкой.
– Это моя собственная панк-рок фантазия о том, что, возможно, если бы Nevermind вышел таким, он звучал бы лучше, – говорит он. – Мне бы только коробку с ними иметь.
С точки зрения Курта, Exploitation Records могут оказаться крайне важным источником дохода.
– Это очень плохо, потому что я потратил почти все заработанные на Nevermind деньги на борьбу за своего ребенка из-за безумных слухов, созданных средствами массовой информации, и теперь мне не на что прожить свой остаток жизни, – говорит Курт. – Если эта пластинка не будет продаваться – нужно будет продать восемь миллионов пластинок, чтобы заработать миллион долларов, а средняя американская семья зарабатывает около миллиона долларов за всю свою жизнь – я не смогу так выжить. Через десять лет мне придется найти работу.
Последняя глава
За время написания этой книги я довольно близко познакомился с Куртом Кобейном. Нельзя провести так много времени с человеком и не подружиться, особенно когда этот человек рассказал вам историю всей своей жизни. После выхода этой книги в октябре 93-го года мы продолжали поддерживать общение. Мы общались, когда группа приезжала в Нью-Йорк выступать на телевидении, иногда я летал в Сиэтл, чтобы повидаться со всеми, и в течение двух недель я сопровождал Nirvana в последнем туре по США в конце 93-го. В промежутках мы с Куртом проводили длительные телефонные переговоры каждые две недели. Иногда мы говорили о музыке, которую слушали, иногда немного сплетничали, иногда говорили о переменах в нашей жизни, но всегда Курт очень откровенно жаловался на свою карьеру.
Между нами все было в порядке до тех пор, пока Курт не впал в кому после того, как проглотил пятьдесят таблеток рогипнола, мощного успокоительного, и немного шампанского в отеле в Риме во время последнего тура группы в марте 94-го. И только немного позже до меня дошло, что это была попытка самоубийства (я должен был сразу догадаться – см. страницы 295–296 этой книги). Тем временем я обсудил это с CNN и с одним знакомым репортером из журнала People. Это определенно расстроило Кортни и, возможно, Курта тоже, хотя его мама уверяет меня, что Курту было все равно. Я никогда не узнаю этого наверняка.
В глубине души я понимал, что моя журналистская деятельность и дружба с Куртом находятся на грани неизбежного столкновения. Я просто подумал, что могу дать какой-нибудь ответственный комментарий по поводу того, что произошло. Но, возможно, мне не следовало этого делать. Во всяком случае, после этого с Куртом я больше не говорил.
Вряд ли мне от этого легче, но позже я узнал, что практически у всех близких людей Курта была похожая история: что-то пошло ужасно неправильно в самом конце, и в результате их скорбь по нему пронизана той же калечащей смесью замешательства, сожаления и вины.
Если его музыка хоть что-то значила, то внезапная смерть Курта не должна быть чем-то удивительным. В конце концов, ни одна песня Nirvana не затухала в конце.
И точно так же, как его музыка казалась громкой на фоне мягкой, и агрессивной на фоне мелодичной, жестокость смерти Курта контрастировала с ее тихими последствиями.
В необычно солнечный субботний день, на следующий день после того, как было объявлено о его смерти, около дюжины молодых поклонников собрались в небольшом парке рядом с домом, где кто-то поставил свечи и цветы. Все говорили вполголоса. Не было никакой музыки – не играли бумбоксы, никто не бренчал мелодии Nirvana на акустической гитаре; была только жуткая тишина, оглушительная тишина, которая висела над странной, призрачной сценой.
Но вокруг просторного, крытого серой черепицей дома Кобейнов с видом на озеро Вашингтон толпилось больше представителей прессы, чем фанатов. Тут были MTV, Entertainment Weekly, «1st person with Maria Shriver», Details и стайка местных СМИ. Несколько фотографов пробирались сквозь заросли, покрывавшие холм за домом, и просовывали фотоаппараты сквозь забор, чтобы разглядеть двухэтажный гараж, где все и произошло. Охранники в униформе с микрофонами и наушниками охраняли подъездную дорожку, время от времени опуская желтую полицейскую ленту для прибывающих родственников и друзей.
– Какая мерзость, – сказал один охранник другому, осматривая место происшествия. – Это всего лишь дом.
Ввиду огромного количества средств массовой информации и столь малого числа поклонников, многие из тех, кто скорбел перед домом Курта, достигли широкой, хотя и мимолетной известности. Испачканное тушью лицо юной Рене Эли попало на CNN, в Newsweek и на первую полосу «Сиэтл Таймс». И хотя многие фанаты были вполне готовы пообщаться со СМИ, инсайдеры сиэтлской сцены были совсем другой историей. Или скорее они вообще не были историей. Продемонстрировав невероятное единство, ключевые игроки сиэтлской сцены решительно сомкнули ряды и отказались разговаривать с прессой. После не одной, не двух, а трех волн интенсивного воздействия средств массовой информации все они усвоили несколько тяжелых уроков. Отключение средств массовой информации после его смерти очень эффективно защищало частную жизнь друзей и семьи Курта. Если бы только он был жив, чтобы увидеть, как хорошо это работает.
Sub Pop ненадолго задумался о том, чтобы запретить прессе участвовать в давно запланированной вечеринке по случаю шестой годовщины в сиэтлском кафе Crocodile в субботу вечером, но потом понял, что СМИ просто напишут историю о том, как они не смогли попасть внутрь. Тем не менее внутри клуба были запрещена любая съемка, поэтому посетителей вечеринки приветствовала небольшая армия СМИ на тротуаре снаружи. Репортеры тыкали микрофонами в лица людей и спрашивали: «Почему вы здесь?» После самоубийства Курта этот вопрос приобрел феноменальную силу.
Некоторые призывали отменить вечеринку, утверждая, что это неуважительно. Но провести вечеринку было лучшим, что можно было сделать. Как сказал Брюс Пэвитт из Sub Pop на поминальной службе Курта на следующий день: «Самое важное в нашей жизни – это наши друзья, наша семья и наше сообщество». Сиэтлская сцена была основана на сильном чувстве общности – сообщество давало начало музыке, взращивало ее, поддерживало ее наиболее успешных членов и обеспечивало утешение перед лицом бедствия, как, например, когда Эндрю Вуд из Mother Love Bone умер от передозировки героина в 1990 году, когда гитаристка 7 Years Bitch Стефани Сарджент приняла смертельную дозу наркотика в 1992 году, когда вокалистка Gits Миа Сапата была убита в 1993 году. Так что собраться в Crocodile, популярном музыкальном заведении, где Nirvana иногда давала спонтанные концерты, было просто необходимо. Тем не менее очень немногие из участников вечеринки говорили о произошедшем.
