Кортни: нет, Курт, самое страшное преступление, которое я могу придумать, это то, что ты продолжаешь быть рок-звездой, когда тебе это чертовски не нравится. Просто, блядь, остановись.
Курт: иногда мне кажется, что я должен был разбить часы, прежде чем выйти на сцену. Я испробовал все, что в моих силах, чтобы ценить это, и я это делаю. Боже, поверь мне, это так. Но этого недостаточно. Я ценю тот факт, что творчество нашей группы затронуло чувства многих людей. Я, должно быть, один из тех нарциссов (Кортни горько усмехается), которые по-настоящему ценят вещи только тогда, когда они наедине с собой. Я слишком чувствителен.
Кортни: ооо.
Курт: мне нужно слегка заморозить свои чувства, чтобы вернуть тот энтузиазм, которым я обладал, будучи ребенком. Во время наших последних трех туров я стал гораздо больше ценить всех людей, которых я знаю лично, и поклонников нашей музыки. Но я все еще не могу избавиться от разочарования, вины или сочувствия, которое я испытываю ко всем. В каждом из нас есть что-то хорошее, и я просто слишком люблю людей…
Кортни: так почему же ты, блядь, не остался?
Курт:… настолько сильно, что меня одолевает эта гребаная грусть, грустный маленький чувствительный, неблагодарный человек-рыба
[100].
Кортни: да заткнись ты, ублюдок. Почему бы тебе просто не насладиться этим?
Курт: я не знаю.
Кортни: потом он говорит нам с Фрэнсис кое-что личное, и это вас не касается.
Курт: я ценю это – очень, – и я благодарен. Но с семи лет я стал ненавидеть всех людей только потому, что людям кажется, что со всеми ладить и сочувствовать – это так легко…
Кортни: сочувствовать?
Курт:…наверное, только потому, что я слишком люблю и сочувствую людям. Спасибо вам всем от всего моего пылающего, тошнотворного желудка за ваши письма и беспокойствов течение последних лет, я слишком эксцентричный капризный человек, и у меня больше нет страсти. Так что запомни…
Кортни:… и не вспоминай об этом, потому что это гребаная ложь.
Курт:…лучше сгореть, чем угаснуть.
Кортни: боже, ты мудак.
Курт: мир, любовь, сострадание, Курт Кобейн.
Кортни: и потом есть еще кое-что личное, и это не ваше собачье дело. И просто помните, что все это чушь собачья. И я хочу, чтобы вы знали одну вещь. Эта чушь восьмидесятых с жестокой любовью, она не работает. Это нереально. Это не работает. Я должна была позволить ему, мы все должны были позволить ему быть бесчувственным, мы должны были позволить ему иметь то, из-за чего он чувствовал себя лучше, из-за чего его желудок чувствовал себя лучше. Мы должны были дать ему это вместо того, чтобы пытаться содрать с него кожу. Вы идете домой и говорите своим родителям: «Никогда не пытайся навязать мне эту чушь про жестокую любовь, потому что она, блядь, не работает». Вот что я думаю. Я лежу в нашей постели, и мне очень жаль. Я чувствую то же, что и вы. Мне очень жаль, ребята. Я не знаю, что бы я могла сделать. Жаль, что меня здесь не было. Лучше бы я не слушала других людей. Но я сделала это. Каждую ночь я сплю рядом с его матерью, а утром просыпаюсь и думаю, что это он, потому они похожи. А теперь мне пора идти. Просто скажите ему, что он ублюдок, ладно? Просто скажите: «Ублюдок, ты ублюдок». И что вы любите его.
Позже Кортни вместе со своей старой подругой Кэт Бьелланд из Babes in Toyland посетила место поминальной службы и раздала кое-что из одежды Курта оставшимся поклонникам.
Выступления закончились, и толпа направилась к огромному фонтану неподалеку, где звуковая система проигрывала аудиозапись недавнего выступления Nirvana на MTV Unplugged. Десятки детей прыгали в сорокафутовые струи воды под одобрительные возгласы толпы, которая все еще насчитывала около пяти тысяч человек. Когда чашеобразный фонтан выключили, он превратился в круглый амфитеатр, где люди подпевали музыке во весь голос, аплодируя после каждой песни, как будто они были на настоящем концерте. Многие знали выступление Unplugged настолько хорошо, что даже подпевали двум довольно непонятным песням Meat Puppets.
В фонтане люди танцевали, обнимали незнакомых людей, махали руками, бросали фрисби и кидались надутыми презервативами, бегали собаки. Но когда охрана попыталась разогнать толпу после выключения музыки, те взбунтовались. Коренастый парень с крашеными светлыми волосами прорвался сквозь круглую человеческую стену, с помощью которой охранники хотели вытолкнуть детей из чаши, и десятки людей последовали за ним, ликуя и танцуя, а затем демонстративно взобрались на центральный купол фонтана, как морские пехотинцы на Иводзиме.
Когда полицейский пробрался в толпу, чтобы вытащить коренастого нарушителя, люди начали скандировать: «Пошел ты! Пошел ты!», указывая на полицейского, пока тот не сдался и не ушел. Курту бы это понравилось.
Приступив к написанию этой книги, я сказал бабушке, что пишу биографию рок-группы. Первое, о чем она она спросила меня, было: «Они употребляют наркотики?» Я должен был ответить, что да, я был почти уверен, что один из них точно это делал. «Но это не делает его плохим человеком», – сказал я ей. Многим эту концепцию трудно понять. Но Курт был действительно хорошим человеком. Он мог быть нервным, капризным и упрямым, но эти недостатки затмевались его лучшими качествами. Некрологи и другие репортажи в прессе были посвящены «измученному мятежнику» и «беспокойному голосу поколения». В смерти, как и в жизни, мало кто просто говорил о Курте как о реальном человеке. О том самом Курте Кобейне, которого я знал.
При росте пять футов семь дюймов и весе 125 фунтов, Курт был хрупким и болезненно худым; под своим обычным кардиганом и рваными джинсами он носил еще несколько слоев одежды, чтобы казаться немного более солидным. Цвет его лица часто был плохим, что объяснялось как недостатком солнца и строгой диетой из замороженных обедов, так и приемом лекарств. Было удивительно, что такое нематериальное тело могло издавать такой душераздирающий звук, точно так же, как удивительно то, что крошечный восьмифунтовый ребенок может издавать такой пронзительный вопль.
Он уже несколько раз убеждался в том, что этот хрупкий каркас может выдержать многое, но то, что мучило Курта, было не просто чем-то физическим. Весь этот талант и харизма, упакованные в такой хрупкий маленький корпус, напомнили Роберту Фриппу описание Джими Хендрикса как тонкого провода с слишком большим током, проходящим через него. Это была ужасная, невысказанная часть общей мудрости среди близких друзей и поклонников – Курт был в этом мире ненадолго. Каждая минута, проведенная с ним, была драгоценна.
Всем было хорошо известно, что слава не очень-то ладит с Куртом Кобейном. На то было много веских причин, и не только потому, что он был застенчивым человеком. Курту нужно было следить за каждым аспектом Nirvana. Если футболки не совсем удавались, это резало его по живому; его репутация музыканта висела на каждом кадре каждого из клипов, сделанного группой, и не потому, что он был помешан на контроле, а потому, что его искусство было всей его жизнью. Это было очевидно для любого, кто слышал, действительно слышал музыку. Курт мог наблюдать за своей карьерой в течение долгого времени, вероятно, дольше, чем он думал, но ко времени In Utero Nirvana определенно зашла слишком далеко.
