В Египте воцарилось горе. Во всей долине Нила господствовала анархия, а трон Птолемеев пошатнулся. К счастью для царя, в Александрии было спокойно. У горожан не было причин для возмущения, так как Тлеполем, оказавшийся несколько более дальновидным, чем его предшественник, накормил их, при этом продолжая подавлять мятежи, разгоравшиеся на остальной территории страны, с помощью весьма примитивных методов.
В хоре беспорядки приняли широкомасштабный характер. Руководство сопротивлением взяли на себя бывшие армейские офицеры, разочарованные вознаграждением, полученным ими после битвы при Рафии. Это сражение зародило надежды, которые советники Филопатора не сумели предвидеть. Египтяне искренне поверили, что победа стала возможна благодаря храбрости местных офицеров и новобранцев, которыми они командовали, а не наемникам и что власти умышленно проигнорировали претензии первых на повышение.
Это убеждение, несомненно, было искренним, но истинную причину беспорядков, вероятно, следует искать в усилившихся злоупотреблениях чиновников. Если в правление двух предшественников Филопатора коррупция процветала, то в его царствование ситуация еще больше ухудшилась. Под влиянием Сосибия этот царь добавил целый ряд новых податей и монополий к тем, которые придумал Аполлоний и которых и без того было бесчисленное множество, из-за чего несчастные крестьяне едва сводили концы с концами. Преобразования Эвергета, ставшие проявлением его малодушия, долго не просуществовали, а Филопатор даже не пытался возродить их. Пока казна пополнялась доходами, он не задумывался о том, откуда они берутся. Такое пренебрежение дорого стоило его преемникам: спустя столетие мятежи стали привычным для Египта явлением.
Вряд ли наука могла процветать, если ее покровительство взял на себя такой правитель, как Филопатор. Так оно и вышло. Лишь немногие из ученых, посетивших Александрию в период его правления, решили там остаться, еще меньшее их число внесло вклад в процветание Мусейона и библиотеки. Свет знаний сохранял Эратосфен, оставшийся практически единственным прославленным ученым в Египте. Когда он не занимался научными исследованиями, он посвящал себя размышлениям о том, как разграничить претензии на бессмертие, которыми обладали выдающиеся и ничем не примечательные авторы.
Потомки претворили его мысли в жизнь. Так возникла созданная в Александрии классификация великих поэтов, историков, ораторов, философов и драматургов прошлого. Естественно, список поэтов возглавлял Гомер, в честь которого по просьбе Эратосфена царь даже построил в Александрии святилище. В центре здания была установлена статуя поэта, окруженная изваяниями семерых людей, преклоняющихся перед ним и олицетворявших семь городов, претендовавших на почетное звание малой родины Гомера. Очевидно, это был единственный вклад, который Филопатор внес в развитие культуры. Как только строительство этого святилища было завершено, царь, очевидно, потерял интерес к науке.
Правление Филопатора закончилось так же, как и началось, – конец ему положило страшное преступление. В начале его царствования погибли мать царя Береника, ее брат Лисимах и младший сын Маг, и теперь настала очередь Арсинои. Родив наследника, она сделала все, что от нее требовалось, и Агафоклея вполне могла посоветовать царю избавиться от жены, целомудрие и добродетель которой были немым упреком всему александрийскому двору. По крайней мере, жители столицы считали именно так и называли Филопатора «милостивым убийцей». Вероятно, Сосибий не был причастен к этому преступлению. Он перестал интересоваться тем, что происходило во дворце, и полностью сосредоточил свое внимание на политической обстановке, сложившейся в бассейне Эгейского моря, в которой не было ничего утешительного.
Римляне вот-вот должны были одержать победу над Карфагеном и задумались о расширении своих владений на Восток, правители Македонии и Сирии задумали разделить Египет, а Пергам стал представлять непосредственную угрозу для Афин. Сосибий понимал: если войны удастся избежать, правители восточных государств сумеют согласовать свои интересы – и убедил хиосцев и родосцев присоединиться к переговорам о достижении всеобщего мира. Но из этого ничего не вышло: цари Македонии и Сирии не отказались от своих планов, а римляне не собирались им в этом мешать.
Филопатор не унаследовал ни достоинство первого из Птолемеев, ни красоту второго. В его бегающих глазах читалось недоверие, над его неловкой шаркающей походкой смеялись, а нос картошкой и отвисшие губы только усиливали неприятное впечатление от его внешности. На публике он вел себя не более достойно, чем в домашней обстановке. Царь был неловок и косноязычен. Очевидно, в своей тарелке он чувствовал себя только за закрытыми дверями, в обществе наиболее близких людей. Если бы Филопатор мог получить по заслугам, то вполне достойный конец его жизни положил бы кинжал или яд, но в Александрии личность царя считалась неприкосновенной, а его слабости прощались. Так или иначе, но невоздержанность оказала крайне негативное воздействие на здоровье царя, и он умер на тридцать девятом году жизни, пав жертвой собственных пороков.
Глава 7
Птолемей Эпифан
203–181 гг. до н. э.
Смерть Филопатора привела в ужас Сосибия и двух его сообщников. Они не почувствовали ее приближение и ничего не сделали для того, чтобы обезопасить себя. Для всех троих наступил критический момент. Языки александрийцев развязались, и они стали открыто называть троих доверенных лиц царя его злыми гениями. Еще большую тревогу вызывали слухи о судьбе сестры и жены царя Арсинои. Ее смерть была загадочной, и люди требовали объяснений. Жители Александрии с нежностью относились к царице. Они помнили, как смело она повела себя во время битвы при Рафии, преклонялись перед трезвым и добродетельным образом жизни, который она вела при дворе. Прежде Сосибий быстро разобрался бы с соперниками, с помощью кинжалов заставил бы замолчать предводителей недовольных и колесовал бы их приспешников. Но теперь это стало невозможно. Он отдал царскую печать другому человеку, а с ней лишился и власти.
Сосибий струсил и бежал из дворца, решив подумать над сложившейся ситуацией дома. Там решимость вернулась к нему, и он собрался подделать завещание Филопатора, в котором тот якобы назначал его самого, Агафокла и Агафоклею защитниками своего наследника Эпифана, единственного ребенка Филопатора и Арсинои, и регентами до тех пор, пока юный царь не достигнет совершеннолетия. Он понимал, что до этого никому не следует знать о смерти Филопатора, а врагов нужно подкупить или запугать, заставив покинуть Александрию. Сосибий разделил сферы ответственности. Агафокл должен был избавиться от надоедливых противников, сам он взял на себя написание завещания, которое даже самый придирчивый писец сочтет подлинным. Агафокл начал с Тлеполема, в руках которого находилась царская печать.
Он сообщил ничего не подозревающему Тлеполему о смерти царя, пересказал ему содержание завещания и попросил держать этот разговор в тайне. Затем Агафокл намекнул, что если Тлеполем хочет обрести новые лавры на военном поприще, то у него есть такая возможность. Царь хотел снова завоевать Сирию и назначил Тлеполема главнокомандующим, а Сосибий позволил другим понять, что поход состоится. Вояка не задавал вопросов. Охваченный жаждой снова искупаться в славе, он вернул Сосибию царскую печать и отправился в Пелусий. Провернуть все остальное было несложно. Заговорщики сделали так, что новость о готовящемся походе в Сирию стала общеизвестной, и людей достаточно могущественных или подозрительных для того, чтобы усомниться в подлинности завещания, убедили взять на себя различные полномочия. Самый опасный из их противников, Скопас, поехал на Пелопоннес, чтобы там навербовать наемников; Филамон стал наместником в Киренаике; александрийский градоначальник Птолемей возглавил посольство, отправившееся в Македонию, а его брат был направлен с той же миссией в Рим. В это время Агафокл и его сестра Агафоклея распространяли слухи о том, что Филопатор слег в постель после более тяжелого, чем обычно, запоя, а Сосибий сосредоточился на написании фальшивого завещания.
