Эвергет решил, что в Сирии его сестра Клеопатра II представляет бо́льшую угрозу, чем в Египте, помирился с ней и в 124 г. до н. э. снова установил тройное совместное правление. Если верить надписям и рельефам, троица позабыла о своих разногласиях. В частности, на острове Кос была найдена стела, в которой говорится о том, что «царь Птолемей, царица Клеопатра-сестра и царица Клеопатра-жена удостоили Гиерона, учителя царского семейства, золотой диадемы и статуи». В Ком-Омбо был обнаружен рельеф с изображением брата, его жены и сестры, получающих дары от Хора. Возможно, с годами характер Эвергета смягчился, а может, его одолела непреодолимая страсть к графоманству.
Как и большинство авторов голубых кровей, египетский царь считал, будто его знания принесут пользу всему миру, и эта его уверенность оказалась гораздо более сильной, чем умение писать. Если Афиней действительно дословно процитировал написанное Эвергетом сочинение «Воспоминания», состоявшее из 24 объемных книг, представляющих собой сочетание пересказа его личного жизненного опыта и отрывочных сведений по естественной истории, то можно сделать вывод о весьма низком качестве данного литературного произведения. Так или иначе, оно вдохнуло в александрийскую культуру новую жизнь. Воодушевленные примером царя ученые снова стали стекаться в Александрийскую библиотеку и начали писать так активно, что царские торговцы не могли удовлетворить их потребность в папирусе, и Эвергету пришлось запретить вывоз данного материала за границу. Это вызвало отчаянный протест в Пергаме, но египетский царь проигнорировал жалобы соседей, так как не собирался удовлетворять их культурные потребности за счет своих собственных.
Этот представитель династии Птолемеев интересовался и географией. Во время написания своих «Воспоминаний» он поразился тому, насколько мало знает о мире, расположенном по другую сторону от Баб-эль-Мандебского пролива. Исследование простирающегося за ним океана завершилось морским путешествием Неарха от Инда до Персидского залива, и до тех пор, пока в Александрию в надежде на покровительство царя не прибыл Евдокс Кизикский, первооткрыватель и мореплаватель, никто не осмеливался нарисовать полную картину этих вод. Он хотел найти морской путь в Индию, страну, добраться до которой, как прежде считалось, можно только через Евфрат и Персидский залив. Эвергета заинтересовала перспектива подобного приключения. Он снабдил Евдокса кораблями и дал ему свое благословение. Мореплаватель отправился в путь, миновал пролив и, вернувшись через некоторое время в Египет, клялся, что видел Индию. Его уверения представляются весьма сомнительными. Скорее всего, он в какой-то момент потерял терпение и перепутал эту страну с современным Сомалилендом.
Стремление к знаниям и покровительство ученым, очевидно, несколько изменили характер Эвергета (по крайней мере, привести другие объяснения этой загадочной перемены мы не можем). Своенравный деспот превратился в великодушного правителя, распутник – в добродетельного человека. С тех пор больше всего Эвергет беспокоился о благосостоянии своих подданных и об искоренении злоупотреблений чиновников. Этот старый сластолюбец испытывал новые ощущения, которыми явно наслаждался. Выполнить данную задачу Эвергету помогла унаследованная от предков склонность – каждый Птолемей считал себя выдающимся правителем, а Эвергет уважал семейные традиции.
Делая первый шаг в этом направлении, царь, несомненно, продемонстрировал свою хитрость. От имени «царя Птолемея, царицы Клеопатры-сестры и царицы Клеопатры-жены» он издал манифест, в котором призывал жителей Египта забыть прошлое. По сути, этот документ объявлял широкомасштабную амнистию – соправители прощали «своих подданных за ошибки, преступления, тех, кто был в чем-то обвинен и чье имущество было конфисковано, за исключением совершивших преднамеренное убийство и святотатство». Затем говорилось, что «те, кто прячется из-за кражи или правонарушений, могут вернуться домой и к своим занятиям, а их оставшееся имущество не должно быть продано».
Затем пришла очередь законопослушных жителей Египта. Им простили долги по налогам «зерном и деньгами», за торговлей, которую они вели, больше не следили таможенные чиновники – любители самоуправства, – и они больше не должны были платить таможенные пошлины при передвижении «от одного клочка земли к другому» сверх законных сборов – эта отвратительная государственная монополия была отменена. Храмы, в частности «святилища Исиды и кормовые площадки ибисов и соколов» в Арсиноитском номе, получили особые привилегии. Их долги простили, а о злоупотреблениях жрецов позабыли. «Никто, – говорится в этом документе, – ни под каким предлогом не должен уносить то, что принадлежит богам, или оказывать давление на надзирателей за священными доходами».
В какой-то момент Эвергета стали терзать серьезные сомнения в честности государственных чиновников. «Ни один чиновник, – напоминал он им, – не должен брать с земледельцев и налогоплательщиков ничего для блага «полиции» или представителей государства». Последним запрещалось забирать у земледельцев «царскую землю обманом и обрабатывать ее по своему выбору», заставлять их «работать на себя». Кроме того, они должны были получать от крестьян «гусей, птицу, вино и зерно за определенную плату». Данное предупреждение было сделано очень своевременно. За нарушение указа вышестоящие чины стали подвергать своих подчиненных серьезным наказаниям. «Ты ставишь себя в глупое положение, Дионисий, – писал один вельможа, – рискуя своей, а не моей шеей. Кажется, ты сошел с ума. Если тебе нравится быть пьяным, не думай о завтрашнем дне».
Управлять крестьянами, привыкшими к преувеличениям и интригам, было сложнее. В деревнях редко царил мир – каждый домовладелец вел войну со своим соседом. Страсти накалялись. Показной спор о праве на воду приводил к вражде, а та – к убийствам. Стражи порядка в приступе оптимизма оставили население самостоятельно разбираться со своими противоречиями, и деревни могли опустеть до вмешательства властей. Из-за недостатка тем для разговоров сплетничали в сельской местности редко. Когда людям надоедало говорить о ценах на сельскохозяйственную продукцию, они переходили к беседам о нечистоплотных сборщиках податей и их представителях. Достаточно вспомнить эмоциональное письмо, в котором некий Артемидор, метко названный «ненавидимым богами», и его «коллега» Птолемей обвиняются в том, что они присвоили пять артабов зерна, предназначенных для выплаты подати.
Между человеком и государством шла беспощадная вражда, последствия которой были более чувствительными для первого, чем для второго. Несмотря на указы и упреки, местные власти при отсутствии законных оснований продолжали требовать от крестьян, чтобы те выполняли для них работу, и жители деревень, отказывавшие им в этом, дорого платили за свою неосмотрительность. Всеобщему осуждению, как обычно, подвергался несчастный комарх, аналог современного омды. «Ты определенно единственный человек, не реагирующий на наши настоятельные замечания, – писал одному комарху разъяренный Агафон. – Хотя мы писали тебе и отдавали приказы, ты не обращал на них внимания».
Возможно, этот выговор был заслуженным. Но зачастую чиновники нуждались в защите не в меньшей степени, чем крестьяне. Должности открыто продавались и покупались, и везунчики платили высокую цену за возможность защищать государство. Один деревенский комограмматевс, или писец, зафиксировал, сколько ему пришлось потратить. «За назначение, – обещал он своему начальнику, – я отдам в деревне 50 артабов пшеницы, 10 – чечевицы, 10 – гороха, 10 – смешанного зерна, и Дорион тоже отдаст 50 артабов пшеницы». Несмотря на то что этот человек и его собратья собирались впоследствии компенсировать свои расходы, плата за назначение была только первой из неприятностей, с которыми им прошлось столкнуться. «Как только что-нибудь соберешь, – резко писал представитель местных властей своему подчиненному, – ты не требуешь плату с других. Ты нерадив. Их обеспечение уже давно должно было оказаться здесь и быть продано». В описываемый нами период, как и в правление первого Эвергета, административный аппарат эллинистического Египта, несомненно, нуждался в чистке.
