В город римлянин снова вошел в октябре 34 г. до н. э. Клеопатра ждала супруга у Солнечных ворот, и пара прошла по улицам в гимнасий, заполненный зрителями. Там Антоний и Клеопатра сели на два золотых трона, установленные на серебряной платформе. Ниже стояли еще два трона, на которых разместились Цезарион и старшие дети Антония и Клеопатры. За спинами царской четы стояли несчастный армянский царь Артавазд и его офицеры, ставшие военнопленными.
Глашатай призвал зрителей к тишине, и Антоний отчетливо зачитал свое завещание. Публика, склонив головы, слушала его слова о том, как он планирует разделить египетскую державу. Клеопатре и Цезариону, становившемуся ее соправителем, отошли Египет, Кипр и Келесирия; Александру, старшему сыну Антония, прозванному Гелиосом, – Армения, Мидия и Парфия (когда последняя будет завоевана). Младшему сыну, последнему из их с Клеопатрой совместных детей, названному Птолемеем Филадельфом, достались Финикия, Сирия и Киликия, а дочь Селена в качестве приданого получала Ливию и Киренаику. Он назвал обоих мальчиков царями царей и велел им выразить почтение матери. Дети, старший и младший, одетые в парфянское и македонское одеяния соответственно, увенчали свои головы диадемами, встали с тронов и поклонились. Глашатай снова потребовал тишины. Затем Антоний призвал жителей Александрии засвидетельствовать, что Клеопатра – законная жена Цезаря, а Цезарион как их законнорожденный сын – наследник египетского престола.
Римляне, уже оскорбленные новостями о двоеженстве Антония, еще больше возмутились, услышав о разделе территории, завоеванной во имя Республики. Язвительные письма Октавиана не сгладили ситуацию. Он обвинил Антония в том, что тот бросил Октавию, является любовником восточной женщины, пытается приобщиться к достижениям Цезаря. В своем ответе Антоний был краток: он написал, что Клеопатра – его жена, а не любовница, и напомнил, что все еще ждет четырех легионов, обещанных Октавианом в Та-ренте. Вслед за этим он предложил сенату одобрить его действия и решения, обязуясь сложить с себя полномочия триумвира, если Октавиан также сделает это. Возможно, бывшие тогда консулами Соссий и Агенобарб, оба сторонники Антония, не посмели зачитать письмо сенату, и, конечно, им наверняка было трудно защищать союз Антония с Клеопатрой, но так или иначе его содержание стало известно, и италийцы осознали, что наступил момент, когда каждому нужно выбирать между Октавианом и Антонием. Понимая это, Соссий и Агенобарб (а с ними и некоторые сенаторы) присоединились к Антонию в Эфесе.
Теперь ничто не могло предотвратить войну, и пребывавшие летом 33 г. до н. э. в Эфесе Антоний и Клеопатра не скрывали своих намерений. Для того чтобы обеспечить средства на ведение войны, а именно флот из 200 кораблей, военную казну в 20 тысяч талантов и запас зерна на двенадцать месяцев, у египтян отобрали почти все. Антоний предвкушал грядущую борьбу за превосходство, а Клеопатра была настолько уверена в успехе, что предваряла теперь каждое решение заявлением «так же верно, как и то, что я буду вершить правосудие на Капитолийском холме». На этот раз она заблуждалась. Возможно, Рим был слишком маленьким, чтобы вместить и Антония и Октавиана, но ее вера в то, что звезда последнего погаснет первой, была необоснованной. Царица не учла того, что италийцы давно и всем сердцем ненавидели ее.
В Эфесе Клеопатра вела себя так, будто уже была царицей Италии. Она заменила дворцовую стражу легионерами и приказала написать свое имя на их щитах, говорила о штаб-квартире армии как о «дворце», а об Антонии – как о своем главнокомандующем. Ее тщеславие было настолько велико, что она поручила художникам изобразить Антония и себя в образе Осириса и Исиды, а скульпторам – в виде Диониса и Селены. Подобные вещи льстили тщеславию правителей Египта. Авлет утверждал, что он – воплощение Диониса, Клеопатра считала себя олицетворением Селены, даровавшей процветание в жизни и покой после смерти.
Во время выходов на улицы она возлежала на носилках, перед ней шли евнухи, которых римляне считали несчастнейшими людьми, в то время как Антоний почтительно ступал в паре шагов позади. Азия для этой женщины была военным трофеем, и она относилась к ней соответственно. Она обобрала сокровищницу, отправила из Пергама в Александрию многие бесценные рукописи и произведения искусства. Ее высокомерие разозлило и сенаторов, которые бежали из Рима. «Неужели эта испорченная женщина вообразила, будто свободные по рождению римляне преклонят перед ней колени?» – возмущались они. Сенаторы послали Соссия и Агенобарба к Антонию с просьбой отправить Клеопатру обратно в Египет. Тот был недоволен, но дал обещание. Однако Клеопатра крутила им, как хотела, и Антоний тотчас же нарушил слово.
Весной 32 г. до н. э. римлянин прибыл на Самос, где затем провел лето. Клеопатра приехала вместе с ним, и он не собирался провоцировать Октавиана на крайности. Завоевание Малой Азии не превратило его в восточного человека, как и брак с Клеопатрой не сделал его египтянином. Антоний родился римлянином, коим и собирался умереть.
Антоний развлекался на Самосе, не задумываясь о будущем. Жизнь на острове ничем не отличалась от той, которую супруги вели в Эфесе или в Александрии: одно пышное торжество сменялось другим. Это был не самый удачный способ подготовки к войне, и, прежде чем Антоний отплыл со смутным намерением отправиться в поход на Италию, лето сменилось осенью. Но у Корфу он узнал о наличии вражеских кораблей в Адриатике и направился в Афины. Антоний больше не был тем решительным солдатом, который участвовал в битве при Филиппах или даже в сражении в Парфии. Он достиг среднего возраста, и привычка потакать своим слабостям оставила след как на его теле, так и на разуме.
В Риме подозревали нечто подобное, так как уже меньше чем через неделю некие важные сенаторы, покинувшие Антония, вернулись в столицу, чтобы предложить свои услуги Октавиану. Этими людьми был Планк, который сообщил о дерзких распоряжениях Антония относительно своего погребения, и Кальвизий, громче всех кричавший о подобострастном подчинении Антония Клеопатре. В их обвинениях была доля истины. Жизнь в Афинах ничем не отличалась от той, что пара вела в Эфесе и на Самосе, а поведение Антония и Клеопатры шокировало почтенных людей. Царица приказала установить свою статую в образе Селены на Акрополе, а Антоний публично отрекся от Октавии. Это объявление произвело сенсацию в Риме, и, заполучив копию завещания Антония у весталок, которым его доверил Планк, Октавиан зачитал выдержки из данного документа пришедшему в ужас сенату. «Когда я умру, – писал Антоний, – пусть меня пронесут в триумфальной процессии через форум, а мое тело сожгут в Александрии рядом с Клеопатрой»
[84]. Некоторые сенаторы стали требовать смерти Антония, другие, более снисходительные, жалели его, считая, что он лишился рассудка. В итоге Октавиан со свойственной ему осторожностью принял компромиссное решение, объявив войну только Клеопатре.
