Эстебан, как бы я хотела, чтобы в тот день шел дождь!
– Отпусти ее.
Открыв глаза, я увидела темный, зыбкий силуэт. Дамиан едва держался на ногах, но все-таки пришел.
– Мы оба знаем, что ты не выстрелишь. Ты не сможешь, – сказал он Рафаэлю.
– Смогу. – Тот покрепче схватил револьвер, придерживая правую руку левой. – Ради тебя я смогу! Наплюю на треклятый страх и вышибу ей мозги! Пойми, Дамиан: либо она, либо ты. Она позвонила отцу! Проверь вызовы на своем телефоне. Ты понимаешь, что это значит? За тобой уже едут! Это всего лишь вопрос времени.
– Я же сказал: отпусти ее. – Пошатываясь, Дамиан направил другой револьвер на Рафаэля.
Мы трое застыли в безмолвном напряжении: в центре, на коленях, стояла я, Рафаэль целился мне в голову, а Дамиан целился в него. Я поняла, что между мужчинами не просто дуэль: каждый пытался удержать другого от неверного шага. Рафаэль хотел уничтожить то, что угрожало Дамиану, а тот, в свою очередь, знал: решившись на убийство, товарищ обречет себя на душевные муки. Глядя на друга, Дамиан видел единственное благое дело, которое совершил. Надежду на искупление. Он слишком долго оберегал Рафаэля, чтобы позволить ему оступиться.
Однако в игру вмешался новый фактор – я. На яхте Дамиан спас мне жизнь. Я знала, что он и сейчас меня защищает. Знала и то, почему инстинктивно потянулась к нему, когда приняла дельфина за акулу. Какая-то частичка моей души узнала родную частичку его души, пусть и погребенную под гнетом ярости и боли.
– Ты меня не застрелишь, – сказал Рафаэль, по-прежнему держа палец на спусковом крючке.
– Уверен? – откликнулся Дамиан. – Я уже говорил: встанешь у меня на пути – уничтожу!
Его слова, похоже, не убедили Рафаэля.
– Ты ранен и сам не понимаешь, что несешь! С ней твоя жизнь в опасности! Седжвик не остановится, пока не найдет свою дочь. Нам нужно оборвать эту ниточку прямо сейчас.
– Я сам решу! – прорычал Дамиан. – Решу, что и когда нужно сделать! Тебя это не касается, так что проваливай! Убирайся с острова! Это моя жизнь, моя борьба, мои правила!
Рафаэль не сдвинулся с места. Дамиан тоже. Оба стояли с оружием в руках, не в силах признать, что просто заботятся друг о друге.
Внезапно появился еще один мужчина.
– Я привез все, что нужно. – Мануэль вернулся с материка. – Дамиан, твое фото показывают в новостях. Повсюду рыщут ищейки Уоррена Седжвика.
Мануэль внимательно посмотрел на друзей и тут только понял, что обстановка накалена до предела.
– Что происходит, ребята?
Никто не ответил. Новости с большой земли лишь подлили масла в огонь. Мужчины продолжили дуэль в гнетущей, натянутой, как тетива, тишине. Первым не выдержал Рафаэль.
– Бред собачий! Если ты собрался сдохнуть, не жди, что я стану спокойно смотреть! – Он взял у Мануэля чемоданчик и сунул в руки Дамиану. – Вот твои лекарства. Судя по тому, что ты сам лезешь в пекло, они тебе не помогут! – Рафаэль был так зол, что смотрел себе под ноги. – Ты не бессмертный, понял? Ты просто упрямый баран, который едва стоит на ногах! Тебе бы сидеть и не высовываться. По крайней мере, пока все не утихнет. Что касается остального, я замету следы. Мануэль подбросит твой спутниковый в Каборас: пусть ищут тебя там. И учти, я скоро приеду убедиться, что твоя упрямая задница жива-здорова!
Рафаэль с Мануэлем ушли, а Дамиан не сдвинулся с места. Его колени даже не дрогнули, пока не послышался гул моторной лодки. Только тогда он рухнул на землю, словно мешок с картошкой. Я бросилась к нему, ощущая груз правды, которая мне открылась, и приложила руку ему ко лбу. Дамиана лихорадило; дыхание было жарким, кожа – липкой от пота. Он не просто потерял много крови: похоже, в рану проникла инфекция.
Еще вчера я бы все отдала, чтобы от него отделаться.
Умри, Да-ми-ан, УМРИ!
А сейчас я в спешке открыла принесенный Мануэлем чемоданчик. Нужны антибиотики. И что-нибудь сбивающее температуру. Я молила: пусть Дамиан откроет глаза, пусть скажет мне хотя бы пару слов.
⁂
Дамиан всю ночь балансировал между жизнью и смертью, то отключаясь, то приходя в сознание. Пульс у него порой зашкаливал, а временами едва прощупывался. Я оставалась рядом: измеряла температуру, выжимала мокрое полотенце и вновь прикладывала Дамиану ко лбу, как это делала МамаЛу, когда я болела. Если компресс становился теплым, я меняла воду. Снова и снова.
К утру мне уже не так часто приходилось бегать в дом за водой. Похоже, худшее миновало. Я прилегла на землю возле Дамиана, измотанная физически и душевно. Потом я довела его до виллы, служа ему опорой, шаг за шагом, – и уложила в постель. Сама я тоже забралась под одеяло.
Дом был обставлен грубо, но симпатично. Окна без стекол позволяли ему слиться с природой; по комнатам гулял соленый бриз. Над кроватью висел белый сетчатый балдахин. Сетка служила защитой от насекомых, а еще ограждала от внешнего мира. Наконец-то я взглянула на Дамиана – взглянула по-настоящему.
Если закрыть глаза и подумать о любимом человеке, на ум не придет четкий перечень, как в водительских правах: цвет глаз, цвет волос и так далее. Нет, вспомнятся отдельные детали и нюансы, которые тайком от тебя самой отпечатались на подкорке. Например, необычная форма его ушей или особый, едва уловимый оттенок кожи его век. Все остальное казалось мне непривычным: резко выделявшийся кадык, щетина на подбородке, суровый изгиб крепко сжатых губ, – но мочки ушей остались прежними, совсем как в те дни, когда мы лежали рядом на траве, а ветер, шелестя, ронял нам на лица ярко-желтые цветочки.
Я разжала пальцы Дамиана и погладила линии на его ладони. Теперь это была рука мужчины: большая, сильная, шершавая. Меня охватила нежность. Эта рука когда-то качала меня в гамаке, создавала волшебные миры из бумаги, учила меня правильно складывать кулак – не по-девчачьи, а так, чтобы посильнее врезать Гидиоту.
Я прижалась щекой к его руке и будто снова попала в детство.
– Я так по тебе скучала, – шепнула я его крючковатому большому пальцу. – Я писала вам с МамаЛу каждый день. Вы не отвечали, и я не понимала, почему. Молчание разбило мне сердце. Когда мы с отцом уезжали, я не видела, как ты бежишь следом. Я не знала, как много ты пережил. Мне так жаль, Эстебандидо. – Я поцеловала его в ладонь. – Мне ужасно жаль.
Когда я проснулась, Дамиан лежал с открытыми глазами, а его ладонь все еще прижималась к моей щеке.
– Это правда? – спросил он. – То, о чем ты говорила?
Он впервые обратился ко мне так мягко. Его голос… Господи, этот голос! Я открыла было рот, но Дамиан так на меня глядел, что слов не нашлось. Он смотрел на меня – на Скай, а не на дочку Уоррена Седжвика, не на орудие мести. Наконец-то он видел меня настоящую.
Он хотел смотреть на меня, а я хотела чувствовать его взгляд. Предстать перед Дамианом девчонкой, которая когда-то его боготворила, которая тайком приносила ему клубники в перепачканном подоле и однажды так сильно хотела его впечатлить, что попросила не придерживать велосипед, когда еще толком не научилась ездить.
