Я встала на его ступни своими, свежими и отдохнувшими, и сказала:
– Мы – вопрос, на который пока нет ответа, мы – укрытие, которое пока не найдено, мы – битва, которая еще не началась.
Я обхватила его за талию, и Дамиан так и поковылял по пляжу – удерживая меня на своих ногах. Мы остановились понаблюдать за тремя игуанами, которые нежились на освещенном выступе скалы.
– Это Блонди, Брюс Ли и Грязный Гарри, – объяснил Дамиан. – Ящерка поменьше – Брюс Ли. У Блонди – обрубок вместо хвоста, а Грязный Гарри – самый сердитый.
– Ты назвал игуану в мою честь?
– Не в твою, güerita. В честь Блондинчика из фильма «Хороший, плохой, злой».
– А-а. Да тут все твои кумиры собрались. Греются на солнышке.
– Караулят плохих парней.
Мы повернули обратно.
– Ты считаешь моего отца мерзавцем, – вздохнула я. – Позволь мне с ним поговорить, Дамиан! Мы все уладим. Он просто не знает, что ты – Эстебан. Он поймет и свернет поиски. То, что он сделал, – ужасно, но я уверена: отец не стал бы нарочно вредить МамаЛу. Ты же сам говорил: у каждого есть причина.
– Как ты можешь его защищать после всего, что он натворил?
– Я и тебя перед ним защищу – несмотря на то что натворил ты. Дай ему шанс. Он хороший человек.
– Ты никогда меня в этом не убедишь. У тебя своя правда, у меня – своя. – Дамиан посмотрел на воду, омывавшую наши ступни. – Знаешь, кто мы, Скай?
Волна отступила, оставив у ног лишь пену. Дамиан отпустил мою руку, и мне стало не по себе.
– Мы – песчинки, пока еще не смытые морем, – произнес он.
Внутри у меня похолодело. Двое мужчин, которых я любила всем сердцем, собрались уничтожить друг друга. И что-то мне подсказывало: в живых останется лишь один.
Глава 24
Впервые после клубничной потасовки мы провели ночь в одной кровати, но порознь. Я начала понимать всю безнадежность нашего положения и какими последствиями грозило мое возвращение на остров. Надеясь помирить отца и Дамиана, я твердила себе: любовь побеждает все. Я любила Дамиана больше всего на свете, но сейчас эта огромная любовь ютилась на разделявшей нас узкой полоске кровати и отчаянно боролась с его жаждой мести.
Я вывела пальцем на подушке шесть букв: «Лю-боль».
Любовь и боль.
Большую часть дня мы с Дамианом не разговаривали. Нет, мы не дулись, демонстративно молча. Я прекрасно знала, что чувствует он, – а он, в свою очередь, понимал меня. Мы просто не могли найти друг для друга слов утешения.
Я провела утро в компании Блонди и Грязного Гарри – кормила их цветками гибискуса. Брюс Ли держался поодаль, пока я не протянула ему банановой мякоти. Малыш оказался сладкоежкой. Дамиан где-то пропадал. Он не принес мне манго на завтрак. Меня не покидало ощущение, что он уединился в хижине, однако днем я нашла на кухне записку.
«Объявляю перемирие. Свидание. Встретимся на закате».
Записка была сложена в виде жирафа – такого же я получила на девятый день рождения. Я замерла с бумажной фигуркой в руках: подобные моменты хочется запечатлеть, а потом вспоминать до самой старости. Таких мгновений никогда не бывает много. Ты живешь обычной жизнью, листая страницу за страницей; черные буквы мельтешат на белом фоне, и вдруг – бац! Шесть ярких, как радуга, слов, бумажная фигурка – и ты уже в спешке моешь голову, роешься в шкафу и меняешь наряды, вмиг превращаясь в сентиментальную глупышку. Вот что творят такие моменты.
– Ого! Ну и бардак!
Дамиан забрался в спальню через окно. Закатный свет золотил его лицо. Похоже, он принял душ и переоделся на яхте, потому что выглядел чертовски хорошо: джинсы, голубая рубашка, черный пиджак. Окинув взглядом разбросанную по комнате одежду, Дамиан протянул мне что-то завернутое в лист бананового дерева.
– Это тебе, güerita.
Он не сводил с меня глаз: не зря я надела облегающее платье с длинными рукавами и глубоким вырезом на спине. Кремово-белая ткань красиво оттеняла загорелую кожу и перекликалась с моим родным цветом волос, который уже начал расти у корней.
– Что же там такое? – проговорила я, развязывая бантик на подарке.
Взглянув на Дамиана, я поняла, что мы уже целый день не прикасались друг к другу.
– Хочу кое-что тебе вернуть, – сказал он.
– Мои туфли!
В свертке лежали золотистые лабутены – те самые, что были на мне в день похищения.
Дамиан опустился на колени и, поглаживая мои ноги, надел на меня обе туфельки.
– Что за повод? – удивилась я.
– Твой день рождения. Ты не смогла отметить его как следует. Да и вообще, хочу помириться.
– В мой день рождения ты накачал меня наркотиками. Я даже не помню, что со мной было.
– Знаю. И мне очень жаль. Я места себе не нахожу, когда мы не разговариваем.
Наивно с моей стороны, но я больше не могла на него обижаться – он так нежно целовал меня в шею, шепча извинения на ушко.
– И ты меня прости, – начала я, – за вчераш…
– Ш-ш-ш. Давай не будем.
Не надо извиняться за то, над чем не властны, за преданность близким, которая всегда будет нас разделять. Моя мать. Твой отец. Бог знает, чем все закончится.
– Этот вечер – только для нас двоих. Хорошо?
Я кивнула и вышла вслед за Дамианом на веранду, где нас ждал накрытый столик. Стул стоял всего один.
Мы ели в тишине, наслаждаясь самыми простыми вещами: тем, как он наклонял шею, чтобы я уткнулась в нее носом, как он успевал съедать три куска, а я – только один, как он забирал себе костистые части рыбы, чтобы я с ними не мучилась, как я щедро поливала все соусом, а он предпочитал есть рыбу без подливы. Нам хотелось, чтобы вечер никогда не заканчивался. Песок сверкал в теплом свете заходящего солнца; золотые волны накатывали одна за другой.
– Будешь десерт? – спросил Дамиан.
– Неужели ты испек мне пирог?
– Я придумал кое-что получше.
Он отвел меня на пляж, всю дорогу ухмыляясь, потому что я наотрез отказалась снимать свои вновь обретенные туфли.
Мы подошли к кучке камней на песке. Костер под ними уже не горел, но, когда Дамиан брызнул водой, раздалось шипение.
– Готова?
– Готова, – улыбнулась я.
Он открыл корзину, полную черных, морщинистых бананов.
– Надеюсь, мне не придется есть гнилые бананы?
– Но я же съел твое севиче! К тому же это не бананы, а плантаны. Когда кожура чернеет, они становятся слаще меда. – Дамиан очистил один из плодов и бросил на горячий камень, а когда фрукт подрумянился, полил его текилой. Я взвизгнула: камень вспыхнул красивым голубоватым пламенем.
