Но все было не так просто и в самом Белом доме. Принс было трудно обзаводиться друзьями из числа работников резиденции, которые видели в ней постороннего человека, да еще и с сомнительным прошлым. Некоторых возмущало, что ее привел с собой президент и она живет в собственной квартире на третьем этаже. Другие, по всей видимости, завидовали ее неформальным полномочиям – если Принс решала самостоятельно приготовить для президентской семьи ужин в южном стиле, она тут же распускала всех поваров по домам. Если Картеры были довольны, ей не было нужды придерживаться каких-либо правил. А Картеры ее любили. Как-то вечером, проходя мимо бассейна на южной стороне Западного крыла, она увидела в нем плавающую от бортика к бортику первую леди. «Давай сюда!» – крикнула ей миссис Картер. Но на Принс не было купальника. «Да прыгай так, в чем есть!» – веселилась первая леди. Так что Принс скинула туфли и плюхнулась в бассейн прямо в своей накрахмаленной белой униформе няни, после чего продемонстрировала первой леди, чему научилась на уроках плавания. (Эми обожала плавать и тоже стала брать уроки.) Принс говорит, что «тот вечер, когда мы с первой леди вдвоем плавали в бассейне», – ее лучшее воспоминание о времени, проведенном в Белом доме.
Между тем слухи множились и расползались, и некоторые из тогдашних работников всерьез считали Принс виновной в убийстве. «Это отличный способ избавиться от мужа!» – схохмил один из работников, даже не имея представления о том, что в убийстве мужа ее никто никогда не обвинял.
Принс описывает свое пребывание в резиденции несколько иначе. Она говорит, что роскошества жизни в Белом доме никак не влияли на нее. «Меня это нисколько не трогало». На самом деле в центре ее внимания была работа, а кроме того, она была озабочена обустройством жизни своих двоих сыновей после переезда из Атланты в Сьютлэнд – одну из рабочих окраин Вашингтона. Каждый вечер, закончив заниматься с Эми, Принс брала такси и ехала к своим мальчикам, за которыми днем присматривала сестра. Она помогала им делать уроки, приводила в порядок школьную форму и поздней ночью вновь ехала на такси в Белый дом, чтобы быть рядом с Эми утром, когда та проснется. Она никогда не просила Картеров поселить сыновей в резиденции, хотя ужасно скучала по ним.
«Мне и в голову не приходило жить с семьей под одной крышей в Белом доме. Я там работала. И поэтому могла позволить себе снять им отдельную квартиру поблизости». Для нее было важно разграничить свою работу и личную жизнь. «Закончив работу, я всегда могла поехать домой, к сыновьям», – говорит она.
Принс никогда не думала, что расовая принадлежность имеет в Белом доме какое-то серьезное значение, пока швейцар не сообщил ей нечто, заставившее ее возмутиться. «Я всегда следила за тем, чтобы мои дети были одеты опрятно», – говорит она. Но один из ее сыновей подрабатывал в теннисном клубе в Джорджтауне и иногда заходил к Принс в Белый дом прямо в теннисных шортах. В один прекрасный день к Принс обратился один из швейцаров: «Мэри, мне позвонили и сказали, что твои дети приходят сюда в каком-то тряпье. Но не волнуйся, это явная клевета. Я ни разу не видел твоих ребятишек одетыми неопрятно».
Для Принс это было двойное оскорбление – назвать ее чернокожих детишек затрапезно одетыми значило еще и намекнуть на то, что она плохо справляется со своими родительскими обязанностями. «Думаю, меня хотели скомпрометировать», – говорит она. Принс так и не выяснила, от кого именно исходила эта мелочная претензия. «Наверное, от кого-то, кому сильно претила мысль о том, что президент Картер вытащил меня из тюрьмы и привел работать в Белый дом».
Но Принс преодолела все это. Она достойно завершила свою работу в Белом доме и поддерживает теплые отношения с семьей, вызволившей ее из тюрьмы. Сейчас она живет всего в трех кварталах от дома Картеров в городе Плэйнс, штат Джорджия. Когда они в городе, она по-прежнему видится с ними чуть ли не ежедневно и присматривает уже за их внуками.
* * *
Швейцар Нелсон Пирс понимал, что у него проблема и ее надо решить незамедлительно.
Он начал работу в швейцарской в 1961 году, еще совсем молодым, и тогда его обязанности заключались в ведении личных дел работников обслуживающего персонала резиденции. В том числе это означало, что он видит, кто сколько получает. «Я был поражен зарплатами», – говорит он. Афроамериканцы зарабатывали значительно меньше, чем их белые коллеги.
Открытие было сделано как нельзя вовремя. В своем первом послании Конгрессу «О положении в стране» президент Джонсон объявил «безоговорочную войну бедности». В те времена чертой бедности считался годовой доход в 3000 долларов и ниже (примерно 23 350 долларов в современных деньгах). «Наши совместные усилия как на федеральном, так и на местных уровнях должны быть направлены на искоренение бедности, где бы она ни существовала – в трущобах мегаполисов и в небольших городках, в хижинах издольщиков и в лагерях сезонных рабочих, в индейских резервациях, среди белых и среди черных, среди молодых и среди пожилых, в быстрорастущих городах и в депрессивных регионах», – говорил президент, выступая перед обеими палатами Конгресса 8 января 1964 года.
Оказалось, что эта бедность существует прямо под носом у президента. На самых высокооплачиваемых должностях, считавшихся более профессиональными, таких как швейцары, флористы, столяры и сантехники, работали белые. Обычная прислуга, вроде буфетчиков или горничных, состояла в основном из афроамериканцев, которым платили много меньше. (Малоопытный молодой швейцар Пирс получал почти шесть тысяч долларов в год – в два раза больше вновь принимаемых работников из низкооплачиваемых категорий.)
9 января Пирс сказал главному швейцару Дж. Б. Уэсту, что им нужно переговорить. Двоим только что принятым на работу сотрудницам установили зарплаты ниже черты бедности. «Пока журналисты не разнюхали, что бедность присутствует и у нас в Белом доме, надо бы поднять зарплаты этим двум горничным, которых мы взяли на 2900 долларов в год», – сказал Пирс.
Уэст, конечно, знал про эти зарплаты – ведь именно он принимал горничных на работу. Но ему не пришло в голову, что, ухватившись за этот факт, пресса может обвинить президента в лицемерии. И он немедленно повысил зарплату этим горничным.
От Пирса не ускользнуло, что Уэст проявил решительность под страхом реакции со стороны общества. «Меня поражало, что при всей преданности обслуживающего персонала президентам, на которых он работает, этим людям не платят больше».
Смотрительница Бетти Монкман вряд ли удивилась бы несоответствию уровней оплаты труда. Она вспоминает, что в первые же дни работы в 1967 году ощутила в дружелюбной атмосфере Белого дома присутствие некоего расистского душка («таких южных штучек», как она выразилась). Например, ей показалось невероятным, что все называют дворецкого Престона Брюса по фамилии. «Это был очень заслуженный и видный человек, – говорит она. – Сначала, услышав, что все зовут его просто Брюс, я решила, что это его имя. А потом, спустя какое-то время, я сообразила, что это его фамилия. И ужаснулась тому, что и я называю его так же».
* * *
Управляющий кладовыми Билл Хэмилтон настаивает, что первым, кто возмутился неравенством в оплате труда афроамериканской части обслуживающего персонала, был именно он. Это идет вразрез с тем, что показано в фильме Ли Дэниелса «Дворецкий», снятом по мотивам биографии Юджина Аллена. В нем главный герой приходит к главному швейцару требовать повышения жалованья. По мнению большинства, Аллен был слишком скромным человеком и слишком уважал иерархию, чтобы решиться на подобную дерзость.
