ТИК. ТАК. ТИК. ТАК.
Моя мать. Она отнюдь не была хорошей мамой.
Может быть, это у меня наследственное. По крайней мере, мои собственные часики никогда не тикали.
Может быть, я родилась с этим дефектом.
Может быть, я стала такой из-за неё.
Мне так много нужно тебе сказать.
Если уж я лишена возможности лично видеть тебя, Элоиза, то, по крайней мере, подари мне сладость твоего образа в твоих высказываниях.
– Ну, это довольно провокационно, правда? – Августин подняла голову. – Или это только я такая чувствительная? «Привет, ты старая и иссохшая и, возможно, уже упустила свой шанс завести детей?!»
Бертельсен спросил:
– Сколько лет этой Кальдан?
– Тридцать шесть, – ответил Шефер, – другими словами, вполне себе молодушка.
– Молодушка? Ну уж нет, пора заканчивать с такими выражениями, что за каменный век, – сказала Августин.
– Ты права, – сухо ответил он, – это довольно провокационно.
– Что сказала Элоиза о новостях по делу Андерсона? – спросила Августин.
– Про то, что это убийство, ты имеешь в виду?
– Да.
– Я ещё не рассказывал ей.
– Почему?
– Потому что не хочу, чтобы она без необходимости волновалась, и потому что… – Шефер пожал плечами, – это не та история, которую можно выпускать в прессу, не разобравшись как следует, что делать дальше.
Сначала никто ничего не отвечал. Потом Ларс Бро нарушил молчание:
– Кто из нас чем займётся?
– Вы двое, опросите коллег и друзей Ульрика Андерсона и узнайте, говорил ли он с кем-нибудь, кроме Элоизы, о Моссингах, младшем и старшем, – сказал Шефер. Он достал из папки с бумагами фотографию Андерсона из досье газеты «Ekspressen» и подтолкнул её к ним. – Возьмите вот это и заскочите на ипподром. Покажите там всем эту фотографию и посмотрите, сможет ли кто-нибудь вспомнить его. Нам нужно знать, с кем он говорил и какую информацию получил от них.
– А мы с тобой? – спросила Августин.
– Ты можешь снова прогуляться к его бывшей жене.
Августин скривилась и вздохнула. Они с Шефером накануне уже ездили вместе к бывшей жене Ульрика Андерсона в Амагере. Их двое детей, девочка семи и мальчик девяти лет, с буйными ржавого цвета кудрями, ели в гостиной фузилли с рубленой, говядиной в буром соусе и смотрели старый выпуск Ханны Монтаны на плоскоэкранном телевизоре, слишком огромном для такой маленькой гостиной. Дети даже не повернули головы в их сторону, когда Шефер и Августин прошли за их матерью внутрь.
Она пригласила их на кухню, где они сообщили ей трагические новости. Она беззвучно заплакала, открыв рот и глядя на них испуганными глазами, а смех и искусственный голос Майли Сайрус, доносившиеся из телевизора в гостиной, звучали как чудовищный саундтрек.
– Что мне сказать детям? – спросила она сдавленным голосом, хриплым от слёз, и всхлипывая, – как мне сказать им, что их отец покончил с собой? Как они будут жить с этим?
Теперь Августин нужно было снова поехать туда и сообщить женщине, что отец её детей вовсе не повесился. Детям придётся жить с тем, что их отец умер ещё более насильственной смертью.
– А ты? – спросила Августин. – Что ты будешь делать?
Шефер встал и поправил ремень.
– Я думаю, я поговорю с Моссингом.
20
Если посчитать секунды, которые проходят между вспышкой молнии, прорезавшей небо, и раскатом грома, можно определить, в скольких километрах находится грозовая туча. Точно так же у Элоизы была теория, согласно которой можно измерить, насколько далеко находится Фонтан Аистов, подсчитав количество соляриев «Консул», которые попадаются по пути: чем чаще встречаются солярии, тем дальше шумный столичный центр.
Она припарковалась перед солярием, который, наверно, был уже двенадцатым по дороге от её дома. Главная улица Херлева оказалась вовсе не тихой провинциальной пешеходной улицей, как она её себе представляла, а большой дорогой с двумя проезжими частями в окружении новостроек, похожих на пансионаты, и с классической кавалькадой магазинов: пиццерией, тремя женскими парикмахерскими, двумя киосками, солярием и винным ресторанчиком «Фонарь». Она пыталась загуглить его рабочие часы, но у заведения не было веб-сайта. Едва ли его клиенты зависали в Интернете с айпадов и смартфонов. Было почти два часа, и она подумала, что, наверное, время завтраков и ланчей в окрестных забегаловках уже давно закончилось.
«Фонарь» находился на углу улицы и внутри выглядел довольно беспорядочно. В нём были светло-коричневые барные стойки, балки на стенах в тирольском стиле, вазы с цветами на столиках, с потолка свисал норвежский флаг, а у входа рядом с картонной фигурой Тома Джонса стоял американский музыкальный автомат.
Элоиза пробежала глазами по плейлисту этого музыкального автомата: Smokey, Bonnie Tyler, Dodo & the Dodos. Это было так предсказуемо, что она улыбнулась. Затем она обратила внимание на пожилого джентльмена с козлиной бородкой и кожей сероватого цвета, который сидел в конце бара, крепко сжимая в руке бутылку пива. В помещении никого не было, в том числе за стойкой.
– Ну что, – он кивнул Элоизе, – ты здесь явно впервые.
Элоиза улыбнулась ему.
– Я ищу хозяйку.
– Йонну?
– Да. Йонну Киль. Вы не знаете, она здесь?
Мужчина встал и прошёл за стойку бара. Он заглянул в заднюю комнату и прокричал:
– ЙОННА!
Ему ответил хриплый голос:
– ЧТО?
– Клиент пришёл! – крикнул мужчина и вернулся на своё место.
Элоиза услышала, как где-то упал стакан или бутылка.
В дверях появилась долговязая женщина с бирюзовыми серьгами-кольцами в ушах. Волосы у неё были короткие, рыжие, а кожа – натуральный лунный пейзаж со следами от угревой сыпи.
– Тебе что-то нужно? – спросила она козлиную бороду.
– Клиент, – повторил он, кивая в сторону Элоизы.
– Вы – Йонна Киль? – спросила та.
Женщина слегка откинула голову назад, словно смотрела на Элоизу не глазами, а ноздрями.
– Кто вы?
– Вы – Йонна Киль?
Женщина кивнула и скрестила руки на груди.
– Меня зовут Элоиза Кальдан, я журналистка и работаю в «Demokratisk Dagblad».
– Ого, звучит неплохо, – улыбнулась женщина, – нас номинировали на «Бар года»?
Она переглянулась с козлиной бородой, и оба усмехнулись.
– Нет, я просто хочу попросить вас ответить на несколько вопросов, – сказала Элоиза и направилась к стойке.
