— А я никуда не денусь. Буду ждать тебя.
Она подошла сзади, обняла, прижалась горячим телом, поцеловала в спину. Волка окатила волна блаженства. Он даже не обратил внимания на скабрезный смешок монаха, принявшего поцелуй на свой счет. И недавние опасения развеялись: Борсхана так Борсхана! Если человек однажды сделал что-то, значит, он может сделать это еще раз! А американцы… Плевать! Не только они умеют убивать… Но сквозь волну эйфории с трудом пробивалась трезвая мысль: большой риск, дело почти провальное… А может, и без «почти» — просто провальное!
— Как думаешь, ехать мне или нет? — спросил он, словно монетку бросил. Что выпадет, то и будет.
— Не знаю… Делай, как тебе лучше… Но раз ты обещал… К тому же ты говорил, что там можно хорошо заработать… А я буду считать дни до встречи… Хорошо?
Ну что ж… Раз так…
— Хорошо.
Волк машинально понюхал руку. Пальцы слабо пахли лимоном и ощутимо сексом.
Глава 2
Черт в Москве
Все пустыри одинаковы, независимо от того, располагается он на Лысой горе в Тиходонске или рядом с железнодорожной станцией Москва-товарная. И люди на них ночами собираются одинаковые, и костры, которые они жгут, тоже похожи, как близнецы. Пляшут рыжие сполохи, стреляют жгучими красными искрами, отбрасывают мертвенные блики на жутковатые лица вокруг, от чего они и вовсе становятся похожими на оживших мертвецов. Это бомжи, маргиналы, бродяги, нищие, — для отторгнутых обществом неудачников придумано много обозначений. Но, по сути, они и есть живые трупы.
Их трое. Верблюд самый опытный, он неоднократно бывал в зоне и потому пользуется непререкаемым авторитетом. Сейчас Верблюд жарит насаженный на металлический прут кусок найденной в мусорном баке колбасы. Колбаса шипит и потеет жиром.
— Если б были такие комиссионки, куда хавку сдавать можно, — цедит он, старательно вертя арматурину. Но колбаса проворачивается и не хочет обжариваться равномерно. Один бок обугливается. Верблюд матерится.
— Не урони жратву, — бурчит Волдырь. — И не сожги, как в прошлый раз.
Он здесь второй по значимости. Фитиль самый молодой и потому права голоса не имеет. Сейчас он занят важным делом — готовит «Бориса Федоровича»: бросив соль в банку с клеем «БФ», ладонями быстро крутит опущенную в него палку. Когда-то первобытные люди так разводили огонь. Время от времени он очищает палку от налипшей массы и с надеждой взбалтывает содержимое банки, которое становится все более жидким.
Грохочет очередной товарняк, стук колес отражается от серого бетонного забора, заглушая все другие звуки. Из темноты в освещенный круг бесшумно входит совершенно голый мокрый тип с поломанной гитарой под мышкой. Гриф у нее оторван, а в корпусе что-то постукивает.
— Черт! — испуганно вскрикивает Волдырь.
Тип худой, но мосластый, у него узкое лицо, низкий скошенный лоб, выступающая вперед острая челюсть. На синей коже синеют тюремные татуировки, но главное: все тело — от горла до лобка — рассекает зловещий багровый рубец, каких не бывает у живых людей.
— Черт! — Фитиль вскинул голову и отшатнулся. — Ты что, из морга?
— Откуда вы меня знаете? — хриплым угрожающим голосом спросил незнакомец. И наставил узловатый, с острым ногтем палец сначала на одного бродягу, потом на другого.
— Быстро отвечать! А то сожгу заживо!
Волдырь и Фитиль притихли.
— Ты чего волну гонишь? — вмешался Верблюд, зло рассматривая чужака, который вторгся на его территорию. — Чего развыступался?
— Не, правда, я же работал в морге санитаром! — приободрился Фитиль. — Там у всех такие отметины после вскрытия! И все они внутри пустые!
— Сейчас и ты пустой будешь…
Голый сунул в корпус сломанной гитары голую руку и тут же вытащил обратно. Теперь в ней была зажата длинная финка, какими в деревнях любят колоть свиней. Он шагнул вперед, к Фитилю. Лицо незнакомца ничего не выражало, в глазах горел адский огонь.
Может быть, испуганный Верблюд воспринимал так отблески костра. Его криминальный опыт хотя и многократно преувеличивался им самим, но реально ограничивался одной малозначительной и неавторитетной статьей — «бродяжничество». В зонах он насмотрелся на разный арестантский люд и безошибочно определил, что перед ним отпетый душегуб, способный запороть человека с той же легкостью, с какой бомж снимает с веревки чужое белье. Такие звери не достают «перо» просто так, чтобы напугать… Но ему, как главарю кодлы, все равно надо было «держать шишку».
— Ты чего? Зачем шабер вынул?! — Верблюд выставил вперед раскаленный прут с повисшей на конце шипящей колбасой.
Незнакомец заскорузлой рукой схватил ее, откусил огромный кусок и, не обжигаясь, принялся жадно жевать. Раздалось чавканье, по небритому подбородку потекла струйка слюны. Устремленный на Верблюда взгляд утратил опасную целеустремленность, адский огонь потух, превратившись в тлеющие угольки.
— Давай сюда бухло! — невнятно пробурчал сквозь набитый рот голый человек и, выхватив у фитиля банку с «Борисом Федоровичем», в несколько глотков осушил ее до дна.
— Оно ж не готово! — охнул Фитиль. — У тебя кишки склеются!
Незнакомец презрительно ухмыльнулся и швырнул банку Фитилю в голову, тот едва успел уклониться. Через несколько минут голый человек отшвырнул недоеденный кусок колбасы, удовлетворенно отрыгнул и осмотрелся.
— Сымай куртку! — приказал он Верблюду.
— А ты рубаху! — палец с острым ногтем ткнул в Фитиля.
— Ты скидывай штаны! — наступила очередь Волдыря.
— И колеса всем снять, я выберу по размеру!
Бродяги переглянулись и вопросительно посмотрели на своего старшего. Страшный чужак отбирал у каждого самое лучшее.
— Слышь, братское сердце, твое погоняло какое? — нерешительно начал «тереть базар» Верблюд.
— Они сами сказали только что. Оглох, что ли?
— Черт?! Так и зовут?
— Глохни! Давайте шмотки, быстро!
— Слышь, Черт, так со своими не поступают. Ты нашу жратву забрал, наше бухло, теперь шмотье… Мы же не лохи какие, чтоб нас бомбить… Знаешь, как это называется?
Голос Верблюда заметно окреп. Хоть по воровским «законам», хоть по бандитским «понятиям», чужак был не прав. То, что он делал, называлось крысятничеством. В зоне за это серьезно спрашивают: загоняют под шконку, бьют до потери пульса, могут и отпетушить.
— Как? — угрожающе прищурился Черт. — Скажи, если такой смелый!
Верблюд осекся. За слово надо отвечать.
— Так и называется… Можно спросить у людей, если не знаешь. У Гвоздя спросим, пусть он тебе скажет!
Гвоздя Верблюд, конечно, лично не знал и спрашивать у него ничего не мог. Только слышал, что это большой авторитет, почти коронованный.
[4]
Его имя действовало на блатных магически. Но не в этот раз.
