В этот момент на палубе показался Каммамури, который пришел с докладом о состоянии здоровья пленного таинственного хаджи.
По его словам, рана пилигрима не представляла серьезной опасности: пуля карабина Янеса, по всем признакам, встретила на своем пути какой-то посторонний предмет, может быть, рукоятку криса, и только рикошетом ударилась в грудь хаджи, не пронзив ее, а причинив более страшную на вид, чем действительно опасную наружную рану.
Янес с Брайаном спустились в каюту, где находился пленник под присмотром Самбильонга и одного часового из экипажа парохода.
Это был человек лет пятидесяти, худой, как скелет, смуглый, с тонкими чертами лица, как у индусов высших каст, и черными, пронзительными глазами, горевшими зловещим огнем.
— Господин! — сказал при их появлении Самбильонг. — Я осматривал тело пленника. На груди есть татуировка, изображающая змею с женской головой.
— Ага! Несомненно, «душитель»! — воскликнул американец.
— Разумеется! — отозвался Янес. — Не араб и не мусульманин, а туг и индус.
Услышав звуки голоса португальца, пленный открыл глаза, и его взор, полный жгучей, непримиримой и неутолимой ненависти, скользнул по лицу Янеса.
— Да, я тут, — скорее прошипел, чем сказал он. — И я друг Суйод-хана. Я поклялся отомстить Тремаль-Наику, Дарме, тебе, Малайскому Тигру и всем, помогавшим вам, за смерть людей моей религии. Я в твоих руках. И битва проиграна, когда я уже праздновал победу. Но это ничего не значит: можешь убить меня. За меня отомстит другой. Он раздавит всех вас.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Янес. — Как страшно! Но зачем ты, дружок, так торопишься довести меня до обморока? Лучше выкладывай, кто это примется мстить за твою персону?
— Узнаешь от него самого.
— А ты не скажешь? Ну так скажи хотя бы, куда ушел паровой баркас.
— Пойди за ним, узнаешь.
— Гм! Ты удивительно откровенен. Но может быть, еще что-нибудь скажешь, милый друг?
— Убейте меня. Пытайте меня. Вы увидите, можно ли вырвать тайну из моих уст. Я скорее проглочу собственный язык, чем вы услышите хоть одно слово.
— Ай-ай, какое упрямство! — отозвался Янес, поднимаясь. И, обратившись к капитану Брайану, добавил:
— Сеньор, кажется, вы что-то хотели сказать о способах, которые применяются в этих случаях краснокожими Северной Америки?
Вместо ответа Брайан отдал распоряжение часовому приготовить на палубе пару досок и бочку с водой.
— Что вы думаете делать? — обратился к нему Янес, удивленный этим распоряжением.
— Увидите, сэр! — ответил американец. — У нас это называется — дать напиться водицы.
— Пытка водой?
— Да, что-то в этом роде.
Самбильонг и Каммамури подняли пилигрима и вытащили его на палубу, куда не замедлили выйти и Янес вместе с капитаном.
XV. Смерть хаджи
Описывать ли подробности того, что произошло на палубе купленного Янесом парохода? Правда, долг летописца — говорить обо всем. Но, с другой стороны, и так наше повествование полно ужасных картин.
Кровавые бои, во время которых бойцы не просят и не дают пощады. Картины истребления человека человеком. Картины насилия, влекущего за собой другое насилие И кровь, кровь без конца…
В этом нет вины самого рассказчика: такова, нет, еще гораздо ужаснее сама жизнь там, в той стране, о которой повествует наш рассказ. Там мог бы быть рай земной, но человек превратил этот рай в ад. Там могли бы мирно развиваться колоссальные культурные государства, ибо нет в мире почвы плодороднее, чем на островах в тех водах. А там обитают только орды дикарей, которые и в наши дни, кажется, знают только одно искусство — убивать себе подобных. Жечь, грабить, истреблять. И поневоле те немногие представители цивилизованных стран, которых судьба швыряет в этот омут, в этот ад на земле, сами вынуждены силе противопоставлять силу, на хитрость отвечать еще большей хитростью, на жестокость — еще более ужасной жестокостью.
Иначе они погибают.
Может быть, когда-нибудь и в этих краях загорится заря новой, культурной, мирной жизни, и тогда о них будут петь другие песни, и кисть художника будет изображать другие картины. Пока же, если только рассказывать правду о жизни Малайзии, приходится описывать сцены, подобные тем, с которыми уже знаком наш читатель.
Но от описания пытки, произведенной над злосчастным лжепилигримом, мы уклоняемся. Зачем тревожить, будоражить нервы подобными картинами?
Скажем только, что сначала пилигрим держался вызывающе, смеялся, бодрился. Янес, которому в его странствиях по островам и морям Малайзии давно удалось закалить свои нервы, но который вместе с тем вовсе не был любителем жестокостей и избегал применять даже сравнительно легкие наказания, кроме исключительных случаев, пытался уговорить пилигрима миром покончить дело, обещая ему освобождение, если он сообщит, куда увезли Тремаль-Наика и Дарму. Но пилигрим издевался над этими попытками и все твердил:
— Пытайте меня! Убейте меня!
Закончилось тем, что Брайан принялся за дело: в злосчастного тута начали закачивать воду, как в пустую бочку.
Муки, причиняемые такой пыткой, способны сломить самую крепкую волю, и пилигрим сдался, но сдался только тогда, когда в теле его оставалась лишь слабая искра жизни.
На вопрос, кого он подразумевал под именем «грядущего мстителя», он пролепетал:
— Мой воспитанник… Синдия.
— Кто он? — допытывался Янес.
— Сын… моего побратима… Суйод-хана. Крик удивления вырвался из уст португальца.
— Так вот она, разгадка роковой тайны! Так вот кто неумолимый враг!
Сын Суйод-хана… Сын главы ужасной, демонической секты «душителей» — той секты, которая в первой половине девятнадцатого века отравила жизнь несчастной Индии.
В дни знаменитого восстания сипаев Индии туги уже не играли прежней роли; секта, подвергшаяся систематическому преследованию со стороны англичан, растеряла большинство своих членов, и ужасные оргии и мистерии в честь богини зла, богини мести и ужаса, Кали, совершались гораздо реже, чем раньше.
За несколько лет до этого Тремаль-Наик, знатный индус, оскорбил богиню Кали: поклонники Кали обрекли на принесение в жертву своему кровожадному божеству прелестную девушку, которую любил индус, и тот при помощи Сандакана вырвал жертву из рук тутов. Из-за этого, собственно, и завязалась борьба, длившаяся на протяжении многих лет. Дочь Тремаль-Наика, Дарма, будучи ребенком, была похищена из дома отца, но Сандакан взялся ее спасти. И в эпоху, когда английские войска истребляли восставших сипаев, Сандакан и его друзья приняли косвенное участие в борьбе на стороне англичан, истребляя тутов, разрушая их последние убежища.
Именно тогда главой тутов был некий Суйодхан. Он был изобличен Сандаканом и поражен насмерть.
