И все же, почему в этом языке для Бога придумано отдельное слово? При всем нашем благоговении, на английском оно состоит из самых обычных букв. Да святится имя Его, но в написании этого имени нет ничего исключительного. Еще до того, как я выучила алфавит, Агнесс рассказала мне, что слова «God» и «dog» являются зеркальными отражениями друг друга. Тогда этот факт поразил мой крошечный ум. Я полагала, что анаграммы – своего рода магия, которая способна превращать одни вещи в другие.
Я представила Шампольона, узнавшего в картуше имя Клеопатры. Возможно, то, что первым мне посчастливилось прочесть на енохианском именно это слово, было весьма уместно.
Существовали ведь те, кто и вовсе не записывал имен Бога, а на их произнесение накладывал табу. А также те, кто запрещал Его изображения. Возможно, это было сродни тому, чтобы писать Его имя способом, чуждым всей остальной рукописи.
Но мне хотелось видеть в этом нечто большее. Хотелось, чтобы подтвердились мои безумные теории о том, что енохианский – это язык ангелов, который похитили и сберегли фейри. Хотелось, чтобы он оказался тем самым сакральным первым языком, на котором говорил Бог, создавая мир. Которому Он научил Адама и который разделил в Вавилоне.
А потому я продолжала упорствовать, стараясь разобраться с остальным текстом. И хотя отрывки не обретали смысла, иные повторяющиеся короткие слова начали задерживаться в голове несколько дольше.
За работой мне снова вспомнился ответ мисс Давенпорт по поводу сцены в часовне. Я могла бы поверить, что все эти приготовления – ловкая проделка и не было никакого прерванного причастия, лишь чье-то страстное желание создать его видимость. Но подобные диорамы создаются для того, чтобы их увидели. И если все это предназначалось не для моих глаз, то, должно быть, для чьих-то еще.
Но чьих?
Свеча оплыла. Мои сбивчивые мысли уже не следовали друг за другом, их заволакивало дремотой. Глаза не могли больше сосредотачиваться на словах.
Крайне утомленная, я, спотыкаясь, подошла к умывальнику и плеснула водой в лицо. Ее прохлада успокаивала, но усталости не смывала. До постели было всего несколько мучительных шагов.
Едва мои веки закрылись и я растворилась среди простыней, как в глубинах разума что-то всколыхнулось. Беспокоило, точно ноющий зуб. Дергало ускользающие мысли… Я о чем-то позабыла.
Той ночью мне приснился Лаон.
Он лежал в саду под ивой, положив голову на колени бледной, очень бледной женщины. Та обнимала его и гладила по лицу, а он вздыхал от ее прикосновений. Коричневые и цвета белого золота локоны женщины ниспадали на его черные волосы.
Длинные, тонкие ветви ивы обрамляли эту идиллию, а я казалась там непрошеной гостьей.
Лаон и женщина едва слышно перешептывались друг с другом. Нежные, ласковые слова касались их ушей, словно поцелуи. Интимные и тайные.
Внезапно у меня перехватило дыхание.
Заостренное и странное лицо женщины было мне незнакомо. Она обернулась и взглянула прямо на меня пронзительными янтарными глазами. Попавшись в них, словно в ловушку, я увидела собственное отражение. Увидела себя такой, какой меня видела она – жалкой и никчемной. Насекомым. Долговязым, нескладным и серым, точно моль перед бабочкой.
Я отпрянула было, но взгляд этой женщины пригвоздил меня к месту. Меня изучали, будто только что вынутого из банки и разложенного на доске мотылька. Все мои изъяны были выставлены напоказ.
Женщина рассмеялась. Мой брат смотрел на нее с благоговением, а меня совсем не видел. Он выхватил из воздуха ярко-алую ленту и перевил ею волосы незнакомки. Его длинные красивые пальцы ловили ее легкие, похожие на облака, локоны.
Мне хотелось окликнуть брата, заставить Лаона меня заметить. Хотелось сказать, что я ждала его, что проделала весь этот путь, надеясь его увидеть, но голос пропал.
Я бежала к ним изо всех сил, но пара под ивами лишь оказывалась все дальше и дальше. Расстояние между их телами сократилось, кожа коснулась кожи, и мне было не отвести взгляд.
Сон продолжался еще некоторое время, а когда я наконец проснулась, глаза покраснели и ныли от непролитых слез, а сердце болело.
Глава 8. Слова в книге
Железо или сталь, в форме игл, ключа, ножа, пары щипцов, открытых ножниц или в любом другом виде, будучи помещенными в люльку, обеспечивают желаемый результат. В Болгарии для той же цели в углу комнаты ставят серп. Я не буду здесь останавливаться и обсуждать причины, по которым сверхъестественные существа страшатся и не любят железа. Однако следует заметить, что открытые ножницы обладают удвоенной силой, поскольку они не только сделаны из ненавистного для этих созданий металла, но и имеют форму креста.
Эдгар Шелли Хартленд. «Тайны стали»
[27], еженедельный иллюстрированный журнал «Железо», напечатанный и изданный Джеймсом Бонсаллом в типографии журнала «Механика», 1846 г. Ноги болели. Я не знала, как долго кружила по своей комнате.
Дни ожидания превратились в недели, и мое заточение в стенах Гефсимании сделалось невыносимым. События мало отличались друг от друга: мистер Бенджамин по-прежнему был сверх всякой меры любезен и непредсказуем в своих расспросах; мисс Давенпорт занимала меня шитьем и вязанием под долгие вздохи и рассказы о ее человеческой семье. А Саламандры, разумеется, нигде не было видно.
Времена года, насколько их можно было принять за таковые, шли своим чередом, а маятник солнца продолжал свое странное движение. Его колебания все уменьшались, и светило уже не проплывало над головой. Полдни сделались чуть темнее, а полночи – чуть светлее. Сами дни, конечно, не становились короче, поскольку время, необходимое маятнику для завершения движения, оставалось постоянным – это я помнила из своих уроков.
Однако спала я все меньше и меньше, окруженная вопросами, которые появлялись благодаря записям, мистеру Бенджамину и моему собственному разуму.
Дневник преподобного продолжал надо мной насмехаться, и как-то поздно ночью я наконец сдалась. Хотя и знала, что не должна его открывать. Но сказала себе, что просто взгляну на почерк Роша, чтобы определить, написан ли какой-нибудь из других документов рукой преподобного.
И пусть я не вполне верила собственным словам, этого оправдания было достаточно, чтобы позволить себе вынуть тетрадь и подержать ее в руке.
Вцепившись пальцами в жесткую ткань юбки, я решительно развернулась. Стараясь глубоко дышать и не останавливаться, отчаянно искала успокоение в привычных движениях.
Я вертела в руках дневник, не решаясь к нему подступиться, но он выскользнул у меня из рук и раскрылся:
