«Безгранично порочные звери, которые жестоко угнетают и терзают друг друга из бесконечной чистой злобы своей, – это вовсе не люди в своем естественном состоянии, предшествующем цивилизованному влиянию общества. Образ Левиафана – не изображение земного владыки, как это якобы утверждает мистер Гоббс. Гигантский зверь, созданный из множества других, не является метафорой. Мощь и преданность, которые он внушает, не касаются абстрактных качеств мирского политического общества. Страшные предупреждения о хаосе, кровопролитии и гибели старательно увязаны с контекстом в Трактате о правильной организации политической жизни».
Я читала о Чезаре, средневековом священнике, которого обвиняли в том, что он подменыш. Неясно, являлся ли Чезаре настоящим человеком, но то, что бродячие священники могут втайне быть бездушными подменышами и обманывать жителей деревень пародией на обряды, которые связывают их с Аркадией, безмерно меня пугало.
На волне такой паранойи возникла идея, что важен сам обряд и его получатель, а не священник, исполняющий таинство. Обряд священен сам по себе. Таким образом ложные священники дают истинное причастие.
В конце концов, когда Иисус впервые совершил этот обряд для Иуды на Тайной вечере, в падшего ученика вошел враг рода человеческого. Тот затаил предательство в сердце своем, а это, утверждали праотцы Церкви, испортило обряд.
Все это казалось безнадежно суеверным, но заставило меня задуматься о фейри и их душах. Существовало негласное мнение о том, что у них действительно есть души, которые являются зеркальным отражением человеческих, но каждая теория об их истинной природе не обходила вниманием этот вопрос.
Интересно, Роша тоже мучили подобные мысли? Он так часто писал о миссионерах, которые отправлялись в плавание, а после годами просили Папу благословить уже совершенное путешествие. Преподобный завидовал этой убежденности и жаждал ее.
Глава 13. Королева в замке
Вот колесница Королевы Фей!
Копыта скакунов рвут непокорный воздух;
Но госпожи приказу повинуясь,
Сложили кони призрачные крылья
И встали, подчинясь поводьям света,
Натянутых рукой Царицы Чар.
Она, явившись в блеске и сиянии,
Склонилась грациозно и смотрела
На деву спящую.
О! И в мечтах не представлял поэт,
Когда кипели думы облаками,
И всякий странный, но прекрасный вид
Пленял, ввысь возносил и поражал,
Нет, не было в фантазиях его
Столь дикого и дивного создания,
Как та, что, растревожив небеса,
Теперь свой взгляд чудесный изливала
На сон девичий.
Перси Шелли. Королева Маб
Когда я проснулась второй раз, небеса, казалось, объяло пламя.
Я выбралась из постели, раздвинула занавески и с колотящимся сердцем выглянула наружу. Земли, окружавшие замок, пылали. Туман выгорел дотла. Цветные кусочки оконного стекла превращали бескрайнее пламя в беспокойное море. Мертвенно-бледное и ярко-алое, каким и был витраж с изображением воскресшего Христа в кроваво-красных одеждах.
Закутавшись в шаль, я побежала вниз по лестнице, вспомнив, что посмотреть наружу можно из большого зала. По-прежнему босая, я, кашляя от пыли, распахнула длинные портьеры.
Но и оттуда было ничего не разглядеть, слишком уж далеко, и я, доковыляв извилистыми коридорами до люка, который вел на чердак, выбралась на крышу. А оттуда уже увидела это: потоки и вихри неистового огня, клубы дыма и чад. Пожар все полыхал, а я не могла вспомнить, чем он может подпитываться на этих равнинах. Пока бродила там, натыкалась лишь на туман и мороки. Что могло поддерживать такие высокие столбы пламени?
Огонь окрашивал небо в зловещие оранжево-красные цвета, чуждые этому пейзажу. Маятниковое солнце никогда не придавало небесам подобных оттенков.
Тогда-то на меня, напуганную этим зрелищем, и наткнулся Лаон. Диоген крадущейся черной тенью следовал за хозяином.
– Что там происходит? – едва взглянув на брата, спросила я и нарушила повисшее жуткое молчание. Спор прошлой ночи все еще лежал между нами, но сейчас можно было не обращать внимания на его останки. – Лаон?
– Саламандра расчищает пустоши, – ответил он, – я говорил с ней сегодня утром. Это для визита Бледной Королевы.
– Пустоши?
– Болота снаружи, – в его голосе звучал холод. Я продолжала смотреть на пожар, а Лаон не сводил с меня глаз. Я чувствовала его взгляд на своей коже, и мне снова до боли захотелось прикоснуться к брату. – Ты ведь не думала, что такое происходит естественным путем?
– Я не знаю, что для этих мест естественно, – ответила я.
– Фейри любят сохранять эту землю… невозделанной. Аморфной.
– Что ты имеешь в виду?
– Она заросла, так что ее заново выжигают и превращают обратно в туман.
– Но что же там снаружи, когда… когда не туман?
– Сны. Мысли. Вещи, которым наш разум придает форму, – ответил он, чуть взмахнув длинными пальцами. – Туманы весьма податливы, именно по этой причине фейри хотят, чтобы все так и оставалось. Полагаю, что это своего рода запасы, которые время от времени собирают. Наверное, продают на Базаре гоблинов или что-то в таком роде. Но из-за нашего сознания все начинает зарастать быстрее, и расчищать приходится чаще.
– Значит, человеческий разум что-то делает с туманами?
– Да, он придает им форму. Каким-то образом.
– Я… я думаю, что понимаю. – Ветер уносил черный дым прочь от Гефсимании, но я все еще ощущала в воздухе едкий сернистый привкус. – Это как с настоящими вересковыми пустошами? Они решили оставить их в первозданной пустоте.
Он кивнул и повернулся, чтобы смотреть в окно вместе со мной. Некогда покрытые туманом болота казались огромной печью, но ее пламя не давало света, лишь густую, всепоглощающую тьму. Мои глаза заболели от подобного зрелища, и я вообразила себе плясавшее по равнине пламя, за которым тянулся шлейф гаснущих искр.
Жар на лице напомнил о том, как я впервые увидела охваченные огнем вересковые пустоши Йоркшира. Тогда я в ужасе прижималась к Лаону, а в голове эхом отдавались слова Тесси: «Так все и делается. Пустошь должна оставаться пустошью. Это все равно, что подстригать ногти».
До того момента я всегда считала их неприрученной, первобытной землей, которую сжимает в своих языческих объятиях бескрайнее небо. И вот у меня на глазах природу поставили на колени. Как всякий наивный простак, я ошиблась, приняв сломленное цирковое животное за дикое.
