Позже брат настоял, что проводит меня до комнаты, несмотря на свою хромоту и крутую лестницу.
– По окончании двух недель ты должна уехать, – произнес он у двери.
– Я нужна тебе здесь, Лаон.
Я положила руку ему на плечо, но брат вздрогнул и отстранился.
– Нет. Кэти, пожалуйста, – его тело дрожало, словно натянутая тетива, – я хочу… я думал, что смогу, но нет. Я…
– Но, Лаон! Во всяком случае, сегодняшний вечер доказал…
– Сегодняшний вечер лишь подтвердил мои подозрения. Тебе небезопасно здесь находиться, – он бросил на меня взгляд, а затем снова отвел глаза. – Дело не в том… дело не в том, что ты мне нужна, а в том, что я хочу…
Его голос звучал так, словно вот-вот сорвется. Лаон замолчал. А затем развернулся и просто ушел.
Той ночью мне приснился сон.
Мы с Лаоном снова дети, и его руки не крупнее моих.
Мы бегаем и кувыркаемся среди вереска.
Но солнце над головами чужое. Отполированным медным диском оно висит на конце длинной нити. И кажется таким близким, что занимает полнеба.
Солнце-маятник совершенно неподвижно.
Я вдыхаю запах смятого вереска и свежей травы.
Чулки на наших коленях протерлись, исцарапанная кожа покрыта синяками. Я бегаю босой, и между пальцами щекотно от прикосновений травы. Юбки мне слишком коротки. Я из них выросла, и мои беззащитные лодыжки мерзнут.
Мы с братом играем, и я хватаю его за бледные запястья. Лаон тоже вырос из своей одежды, и рубашка ему мала.
Из-за яркого солнца луна видна лишь в тени облаков. Со своими незрячими глазами и пастью, полной кривых зубов, она выглядит неуклюжей и ничтожной. И мечется кругами, отчаянно пытаясь отыскать темноту.
Солнце висит совершенно неподвижно. Мое сердце все бьется и бьется, отсчитывая бесчисленные секунды в этом безвременье. Так странно представлять их порознь. Мне вспоминаются рассказы о пяти египетских днях, которые не принадлежали ни к какому году. О временах, когда ложные боги нарушали свои же законы и грешили против собственной крови.
[44]
Скоро небесные часы запустят заново. Маятник отведут к самому дальнему краю Фейриленда, а здесь наступит тьма.
Солнце-маятник стоит на месте. Аркадия затаила дыхание. Еще немного.
Я шагаю к брату. Лаон сжимает мою ладонь, улыбается, затем наклоняется, и его губы касаются моего уха, будто желая поделиться тайной.
Я смеюсь.
Он отпускает мою руку и убегает. Новый рост ему непривычен, но длинные ноги позволяют набрать скорость. Я мчусь следом, вытянув вперед руки, словно ребенок, который по-прежнему играет в салки. Мое дыхание сбивается, я жадно глотаю воздух, ощущая его вересковый привкус.
Оступаюсь, но снова вскакиваю на ноги. Брат останавливается и оборачивается. Он ждет темным, красивым силуэтом на фоне маятникового солнца. Лаон протягивает руку, и наши пальцы снова сплетаются.
И тут внезапно наступает кромешная тьма.
Часы начинают идти.
Глава 16. Женщина среди теней
Это похоже на яд. Вы пьете его медленно и долго, надеясь привыкнуть. Мелкими глотками. Изо дня в день, пока ваше тело не привыкнет понемногу умирать, пока оно не перестанет ощущать боль болью, пока не перестанет ее узнавать, поскольку та прекрасно умеет скрываться, притворяться. Все мы медленно умираем, и еще немного боли мало что изменит. Каждый день – крошечный глоток смерти. Его обнимают и смакуют, будто жизнь, будто реальность, будто истину, будто все хорошее, достойное и прекрасное. Это словно пить осколки стекла, обрывки мечты, чего-то настолько дивного и прежде настоящего, а теперь разбитого и просто разрезающего изнутри.
Но вы поступаете так, потому что должны, потому что однажды сможете выпить яд разбитого стекла и не почувствовать его, не почувствовать боли, не почувствовать ничего. Сможете сказать: «Я забыл, и это больше не боль, поскольку я уже не ощущаю ее так сильно. Поскольку она стала для меня второй натурой, такой же естественной, как дыхание. И мне не вспомнить, чем она была для меня прежде, до того, как разбилась и потекла внутри».
И из ваших вен потечет битое стекло, яд, но только не кровь, поскольку вы так привыкли кровоточить изнутри, что уже этого не чувствуете.
И тогда, только тогда вы станете сильнее.
Написано почерком неизвестного в дневниках преподобного Джейкоба Роша, без даты
Проснувшись, я решила, что забыла задернуть шторы или закрыть ставни, поскольку комнату заливал лунный свет. Холодный, ясный, серебристо-белый. Казалось, он заполнил собой всю башню, и было в нем что-то странное, почти подводное. Сонное колыхание занавесок лишь усиливало эту иллюзию. Захотелось дышать медленнее и парить в воздухе, словно пылинка.
Из-за того что луна Аркадии была шаром, свисавшим с плавника рыбы-удильщика, она не росла и не убывала, как обычная луна. Ее неизменная округлость создавала обманчивое ощущение неподвижности времени, как будто мир затаил дыхание. Чем короче становилась дуга маятникового солнца, тем ярче делались полуночи и темнее – полудни. Легко было поверить, что скоро мои дни превратятся в сплошные бесцветные сумерки.
Я потерла глаза, которые после сна словно засыпало песком. Очертания комнаты стали четче. И сердце мое замерло. Дремоту разрезал порыв холодного воздуха, и я почувствовала, что вспотела от страха.
Дверца в пустоту была открыта.
Именно сквозь нее и лился серебристый свет луны, проплывавшей совсем близко. Теперь я смогла рассмотреть, что плавник-удочка изогнутый и мясистый. Разглядела пеструю окраску луны – крапчатую с белым, точно брюхо рыбы. Увидела отражавшие свет зубы, кривые и коричневые, словно ржавые серпы.
Рыба колыхнулась и проплыла вперед. Я мельком заметила пристальный взгляд ее круглого глаза. Тот моргнул, прежде чем рыба взмахнула хвостом и сдвинулась с места. Напуганная этими слепыми глазами, я чувствовала, как в кожу иглами вонзается холод.
Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем удалось заставить себя закрыть и запереть на задвижку дверь. Я прислонилась к дубовой створке. Сердце дятлом стучало в груди. Мне даже начало казаться, что оно расколется, разлетится вдребезги, будто дерево под клювом упрямой птицы.
И тут я услышала шум. Взгляд метнулся к письменному столу.
Возле него стояла женщина в черном. Вуаль и тени скрывали от меня ее лицо.
– Подождите, – произнесла я.
