Взгляд ее красных, точно пламя, глаз устремился к двери. Затянутые в перчатки руки схватили дневник Роша, и женщина бросилась прочь.
Я вскочила и помчалась следом, волоча за собой шаль. Вниз по ступенькам, и дальше по коридорам. Пробежав через весь замок, я уже не понимала, где мы находимся, как вдруг женщина свернула за угол, отодвинула тяжелые портьеры и распахнула дверь.
Мы оказались на крыше. Но я не помнила, чтобы поднималась по лестнице.
Ночь перестала быть тихой. Поднявшийся ветер разогнал облака, и больше ничто не мешало луне сиять. Она проплывала совсем близко.
– Пожалуйста, не убегайте! – безо всякой надежды крикнула я. – Вернитесь.
Но женщина продолжала карабкаться вверх по крыше. Вуаль ее билась запертым в клетке зверем, в руках развевались длинные ленты, точно у танцора, исполняющего моррис
[45].
Ветер поймал вуаль и сорвал ее с головы женщины. Та протянула руку, но было слишком поздно. Ветер присвоил себе кружевную накидку, и она, развеваясь, полетела прочь.
Женщина повернулась к луне, и я рассмотрела тонкие английские черты ее лица. Ветер трепал прическу незнакомки, пока темные кудри не рассыпались по ее плечам. С губ у женщины сорвалось проклятье, которого я не смогла расслышать, и она отбросила от лица пряди волос. У нее был прямой длинный нос и округлый подбородок. Я не сомневалась, что узнала ее по одному из портретов в длинной галерее, хотя у женщины и была рассечена губа.
– Мне нужна эта тетрадь. Пожалуйста, я хочу с вами поговорить. Мне нужна тетрадь…
Я знала, что она меня не услышит из-за ветра. Тот заполнил легкие, стоило только заговорить, и загнал мой голос обратно.
Женщина нагнулась и исчезла в открытом окне.
Не глядя вниз, поскольку вид земли лишь вселил бы в меня страх, я плотнее закуталась в шаль и под вой ветра отправилась следом за женщиной. В конце концов, Лаон всегда говорил, что мне удается стоять на ногах так же твердо, как горной козе.
Радовало, что на ногах у меня домашние туфли, их мягкость позволяла лучше понимать, следует ли доверять следующему шагу. Одна из деревянных пластин треснула под моим весом и сдвинулась. Бешено бившееся сердце пропустило удар. Сглотнув, я переставила ногу и попробовала еще раз.
Внутри нарастала паника. Язык распух от страха. Я знала, что должна спешить, ведь женщина, несомненно, уже бесследно исчезла.
Ветер подхватил шаль, и та начала выскальзывать у меня из рук. Я сжала ее крепче, но потеряла равновесие. Кровельная дранка хрустнула, сместилась и, съехав вниз, с грохотом разбилась о плиты двора.
Однако мне удалось упасть вперед и удержаться на крыше. Всю тяжесть удара приняли на себя руки. Я расцарапала их о кровлю, и от ветра порезы саднило. Во рту ощущался привкус крови.
Но окно было совсем близко. Женщина в черном не стала его закрывать. Стараясь не всхлипывать от боли, я поползла вперед. Разодранные колени жаловались на то, что им приходится выдерживать мой вес.
Без особого изящества я забралась внутрь.
И оказалась в крошечной, тесной комнатке, где были лишь неубранная кровать и дорожный сундук с кожаными ручками. Последний выглядел совсем новым, его украшала пара медных инициалов.
Отсюда женщина могла уйти только через дверь. За ней обнаружилась лестница, до того узкая, что мой подол задевал сразу обе стены. Вообразив, что они вот-вот сомкнутся и раздавят меня, я перепугалась. Мне начало казаться, что проход сужается.
Спускаясь, я услышала низкий, заунывный звук, нечто среднее между стоном и криком.
В голове эхом отозвалось предупреждение брата. «Не пытайся разгадать это место, – умолял Лаон, и мне вспомнилась боль, написанная на его лице, – добром это не закончится».
Женщина в черном стояла перед небольшим зажженным камином. Я узнала в нем один из тех, в которых выпекают облатки. Проникавший сквозь витражную розу свет алыми бликами плясал на скамьях и высоком алтаре. Разбросанные подсвечники и чаши казались мне знакомыми.
Мы были во второй часовне. Той, что находилась в белой башне.
Дальняя дверь, ведущая в сад, до сих пор была заперта на задвижку. Наверное, поэтому женщине и пришлось проникать в башню через окно.
– Эй! – я шагнула к ней.
Женщина была примерно моего роста и возраста. Ее веки опухли, а разбитая губа снова кровоточила. Бо́льшую часть не скрытой под одеждой кожи покрывала паутина заживших и заживающих царапин. Во впадинке на шее поблескивал серебряный крест. Запястья были перевязаны, и теперь я поняла, что принимала за ленты бинты на ее руках.
Мы были прямо у алтаря. Над нами нависал, наблюдая, позолоченный запрестольный образ с нимбами, под которыми не было ликов.
Женщина в черном, жадно вглядываясь в огонь, запускала пальцы в пламя и вынимала обратно. Перчатки она сбросила. Ее горло дрожало от этого низкого стона.
Под ногами у женщины валялись скрученные свитки и сложенные листы бумаги. Среди них я заметила темный корешок дневника.
Стоны смолкли, и женщина подняла взгляд. Она посмотрела мимо меня, на миг замерла и снова повернулась к огню.
– Кто вы? – спросила я. – Зачем вы взяли дневник?
Не ответив на мои вопросы, женщина закрыла лицо руками. Ее грудь сотрясалась от рыданий, но ни единый звук не нарушил тишину.
Не обращая внимания на страх, гулко стучащий в жилах, я сделала еще один шаг. Вид чужих страданий причинял мне боль. Я подумывала попытаться ее утешить, но шорох от моего движения заставил женщину резко вскинуть голову. Глаза ее были сухими.
Она подняла одну из бумаг, оперлась о стену и, чтобы прочесть написанное, чуть повернула листок к свету. А затем снова протяжно и надтреснуто завыла. Я смотрела, как ее сломанные ногти царапают каменную кладку. Женщина потянула за окровавленные бинты на запястье и впилась ногтями в собственную кожу.
– Не надо! Вы навредите себе.
Она обернулась, посмотрела на меня стеклянным взглядом и наконец заговорила:
– Это не по-настоящему. Ему тебя не увидеть, так что это не по-настоящему.
– Не причиняйте себе боль. – Я облизнула обветренные губы и попыталась проглотить застрявший в горле страх. Мне хотелось достучаться до нее, но я не знала как. – Пожалуйста.
– Разве это важно? – прошептала женщина хриплым от долгого молчания голосом. – Он никого из нас не видит.
– Конечно, важно.
– Это все нереально, разве ты не понимаешь? Здесь нет ничего реального.
– Нереально? Как же так?
– Я стою здесь и думаю об этом месте, как о настоящем. Но оно не более чем раскрашенная ширма кукольного театра. Всего лишь лоскутный занавес. Разве что марионетки здесь – это мы, – с рассеянным видом она опустила взгляд, ее голубые глаза следили за торопливо постукивающими друг о друга кончиками пальцев. – И что все создано по слову его, я верую и принимаю.
