Во дворе нас окутали туманные сумерки. Легкий ветерок играл с листвой, обволакивая нас ее ласковым шелестом.
Я отодвинула завесу из плюща, укрывавшую калитку в сад, и нажала на ручку. К моему удивлению и облегчению, створка со щелчком отворилась. Я сомневалась, что смогу повторить путь вчерашней погони через замок и по крыше.
Едва мы переступили порог сада, нас заволокло пьянящим ароматом. Воздух был по-церковному насыщен запахами кедра.
Краем глаза заметив мелькнувшие тени, я сказала себе, что это всего лишь ночные твари юркают в подлеске. И все же не могла избавиться от ощущения, что за нами наблюдают.
– Я не знал, что здесь есть сад, – сказал Лаон с ноткой удивления в голосе.
Тяжело опираясь на трость, он остановился полюбоваться заботливо возделанным местом, что открывалось перед ним.
В сумерках сад стал только прекраснее. Белые камни сияли внутренним светом. Светились дорожки и наполненный лилиями фонтан. Среди колоннад и арок резвились тени, позволяя представить руины вновь целыми.
Сотни глаз следили за каждым нашим шагом. Несмотря на кажущуюся тишину, сила этих взглядов была почти осязаемой. Я не осмелилась обернуться и спросить Лаона, чувствует ли он то же самое. Подтверждение лишь усилило бы мои страхи, а опровержение обострило бы сомнения в собственных ощущениях.
Возможно, измученный вопросами разум становится склонным к безумию.
– Мята, – едва слышно пробормотал Лаон. – Раньше ты любила этот запах.
Я промолчала, напуганная окружавшими нас взглядами и слишком неуверенная в себе.
Мы подошли к белоснежной башне. Я толкнула чуть приоткрытую дверь.
Часовня оказалась совершенно пуста. В ней не осталось даже мебели.
Ни женщины в черном у камина, ни скамей, ни алтаря, ни канделябров, ни запрестольного образа. Все просто исчезло.
– Что ты хотела мне показать?
– Это была… это была часовня.
– Давным-давно, возможно, – сказал Лаон. – В Гефсимании много всего было.
– Нет. Но это не имеет значения.
Оглядываясь по сторонам, я прошлась по всему залу в тщетной надежде найти хоть какое-нибудь свидетельство вчерашней ночи. Но не осталось ни клочка бумаги, ни крошечного следа. Ничего. Даже камин стоял пустой и холодный.
– Так ты хотела показать мне старую часовню?
– Нет, – ответила я, – я хотела показать тебе ту, что была здесь. Я ее видела.
– Кого?
– Женщину в черном. Она сказала, что ее держат в плену. Сказала, что она – подлинник. Я подумала, что она, возможно, похищенный ребенок, которого подменили при рождении.
– Здесь?
Я кивнула.
– Здесь никого нет. И, похоже, очень давно, – сказал он, поднимая фонарь. Свет заискрился на паутине, которая плотной вуалью тянулась из угла в угол, – если судить по этому.
– Но прошлой ночью… – Кашляя от пыли, я просунула руку сквозь паутину. Та цеплялись за пальцы едва ощутимыми прядями. – Мне снился сон, я проснулась и увидела женщину. И побежала за ней.
– Сны в Аркадии… обманчивы. Они могут быть яркими и очень податливыми. Не нужно стыдиться, если один из них тебя обманул.
– Но она была здесь.
– Здесь нет украденного ребенка, – крайне мягко произнес Лаон.
– Мы знаем, что они призывают к себе подменышей, когда те вырастают, чтобы сделать их своими эмиссарами. Чтобы они объясняли людям обычаи фейри, как это делает мисс Давенпорт. Но как они поступают с украденными детьми?
– На самом деле никто…
– Вот именно, – перебила я. – Здесь есть похищенный ребенок. Я ее видела. Бледная Королева привела ее сюда и… и Бледная Королева нашла у себя в постели стальные ножницы.
Стоило произнести это вслух, как все встало на свои места. Теперь казалось совершенно очевидным, кто мог желать смерти королевы. Что годится для мести лучше, чем оружие, защищающее от подменышей?
– Это…
– Ведь так отгоняют фейри и не дают им похитить ребенка, верно? Тесси так поступала, когда мы были маленькими. Пара открытых ножниц над люлькой. – Я понимала, что говорю путано, но сердце бешено колотилось, а рот не слушался. – Помню, как читала об этом в одной из твоих книг. Возможно, у братьев Гримм. Нет, у них была одежда отца, наброшенная на колыбель… Но я все равно помню. Открытые ножницы становятся символом распятья.
Брат опустил голову. Почти кивнул.
Я выдохнула, раньше времени ощутив облегчение. Это была лишь тень согласия. Я восприняла ее как разрешение продолжить:
– Думаю, кто-то пытается убить королеву.
– Это просто смешно, – лицо Лаона окаменело.
– Если не убить, то хотя бы запугать. Ножницы должны были откуда-то взяться. И от кого-то.
– Кэти, не надо. Я уже говорил, что ты не сможешь разгадать это место. Ты строишь воздушные замки.
– Ты от меня этого и хочешь, – бросила я в ответ, – ведь ты дал мне те книги.
– Но это совсем другое… это опасно. А мне нужно, чтобы ты была в безопасности, Кэти.
– Но если Маб…
– Не надо…
Резкий порыв ветра погасил оба наших фонаря.
– …произносить ее имя, – закончил Лаон, его голос пронзил внезапную и жуткую темноту.
Ветер принес за собой пробирающую до костей стужу. Меня затрясло.
Я с ужасом ждала, пока глаза привыкнут к темноте. Виднелись лишь смутные сумеречные цвета, которые проникали через дверь в дальнем конце часовни.
Хотелось возразить брату. Сказать, что в произнесении имени не заключена сила. Защитить все выводы, к которым я пришла. Хотелось закричать. Выболтать секреты, которые я так долго хранила. Выплеснуть все то, что невозможно выразить словами. Хотелось сразиться с этим жутким гнетом, восстать против сотни глаз, которые наблюдали за мной и заставляли продолжать говорить.
Но то были детские, опасные желания, которым не место в моем сердце.
– Давай пойдем назад, Лаон, – уступила я.
Глава 20. Снег среди лета
Духи ответили, что миров куда больше, чем звезд, которые появились в этих трех упомянутых мирах.
Тогда императрица спросила, не может ли ее дражайшая подруга герцогиня Ньюкаслская стать императрицей одной из них?
– Хотя существует множество, более того, бесконечное множество миров, – отвечали духи, – ни один из них не обходится без правителя.
– Но разве нет среди них мира столь слабого, – спросила тогда она, – что его можно было бы застать врасплох или захватить?
Духи отвечали, что Мир огней Люциана некоторое время пребывал в упадке, но в последние годы достался некоему Гельмонту, который с тех пор, как стал императором, так укрепил нетленные части мира смертоносными надстройками, что тот ныне стал неприступным.
