Временами я задерживалась у створки, прижималась лицом к теплому дереву и, держась за ручку, думала: «Не уйти ли мне? Не шагнуть ли в пустоту?» Пыталась представить, что там. За деревянной створкой ждала иная жизнь, иное место. Я считала удары сердца, пока не сбивалась. Рука начинала болеть – так сильно я сжимала ручку. Всхлипнув, я падала на пол. И устало била кулаками по дереву. Я не могла выйти.
Слишком была напугана.
Падение ведь совсем не похоже на полет.
Так что обе двери остались запертыми. Я не прошла ни через одну из них и продолжала свое добровольное заточение.
Беспорядок в голове отразился в беспорядке комнаты.
Не думала, что вещей в моем сундуке хватит на то, чтобы заполнить всю комнату, но мне это удалось.
Шаль, которую подарила Ариэль, висела на спинке стула в центре комнаты, и я могла увидеть ее, когда бы ни пожелала.
С тех пор как уехала Маб со своей зимой, я избегала прикасаться к теплым вещам. Хотя мне не хотелось терпеть их присутствие, но они возвращали меня к пережитому, чего мне хотелось еще меньше, поэтому зимняя одежда лежала несколькими шерстяными кучами. Повсюду валялись разбросанные книги, которые я бессмысленно перелистывала снова и снова. Я читала их вполголоса, добавляя написанное к сводящему с ума клубку собственных мыслей.
Я чаще размышляла о молитвах, чем вставала на колени, складывала ладони и беззвучно шевелила губами. В прошлом молитва придавала мне сил, но теперь она не могла осветить мой сумрачный разум.
Раньше я гадала, почему Ариэль отказалась от веры, но теперь понимала. Зачем тому, у кого нет души, беспокоиться о ее совершенствовании?
А после совершенного я больше не могла сохранять в себе надежду на небеса.
Брат Кэтрин Хелстон прилежно носил мне еду. Он не спрашивал, собираюсь ли я выйти из комнаты и когда это случится. Он уже узнал эту детскую повадку. Когда мне было семь с половиной лет, я поступила так же после похорон сестры Кэтрин Хелстон, а спустя некоторое время – и после похорон ее отца. Я вспомнила, как пересчитывала нити в одеяле, желая, чтобы весь мир вокруг меня превратился в такие же теплые, мягкие объятия. Тогда он тоже заботился обо мне.
Вместе мы убрали беспорядок, который я устроила, и, хотя в комнате все еще пахло рвотой, брат Кэтрин Хелстон ненадолго со мной остался. Тишина между нами была почти мучительной.
Несмотря на скромное поведение брата, я видела, что он по-прежнему размышляет. Это было заметно по его осанке и теням под глазами. Какие бы бури ни бушевали в душе, он держал их при себе, и у меня не хватало духу навязываться. Он по-прежнему смотрел на меня голодным взглядом, когда думал, что я не вижу. Я жаждала нашей близости, того ощущения реальности, но не могла заставить себя ее заслужить.
День за днем я ела, потому что он мне велел.
После первого раза меня вырвало лишь однажды, но пища начала казаться чем-то неестественным. Вкус притупился, а текстура сделалась более выраженной, отчего еда во рту ощущалась скользкой, жесткой и тяжелой.
– Не уверена, что мне нравится, – сказала я.
– Еда в Аркадии и в лучшие времена странная, – брат Кэтрин Хелстон криво улыбнулся. – А у Саламандры чудны́е предпочтения.
Я, не задумываясь, ответила на его улыбку; теплый трепет в животе не имел ничего общего ни с пищей, ни с ее отсутствием. И только после я сообразила, что должна бы ощущать себя виноватой и отталкивать это чувство прочь.
Я перестала следить за ритмом маятникового солнца, но прекрасно понимала, что двухнедельный срок прошел. Дни становились все более тусклыми. Брат Кэтрин Хелстон просто не упоминал об отведенном времени, и это тоже вплелось в молчание между нами. Не колкое, конечно, но и не совсем приятное.
Мы все еще ждали ответа Маб, хотя ни один из нас не был в состоянии отправиться во внутреннюю Аркадию. Временами я задавалась вопросом, будет ли означать ее призыв, что он оставит меня на попечение мистера Бенджамина и постарается миссионерской работой заслужить отпущения нынешних грехов. Но это были неприятные мысли, и я отложила их в сторону, как когда-то отодвинула свою похоть и желание.
Чаще всего брат Кэтрин Хелстон старался вызвать у меня улыбку или хотя бы вывести из ступора. Принялся заваливать меня диковинками, и беспорядок в комнате от этого только увеличился. Принес музыкальную шкатулку с птичьими трелями; кукол с пустыми глазами; угрюмого Щелкунчика; свой старый альбом для рисования и наполовину выцветшие краски; катушки ярких ниток и ярды полотна. Бо́льшая часть этих развлечений взялась из окрестностей замка, но некоторые вещи были его собственными.
– Ты ведь любишь пыльные книги? – сказал он, протягивая мне древний на вид томик.
– Корешок не прочесть, – заметила я, пытаясь разобрать истершийся текст, – о чем она?
Он пожал плечами:
– Были о пыли.
Когда я открыла книгу, со страниц посыпалась моль.
Я вздрогнула и громко взвизгнула.
– Это в планы не входило, – тут же сказал брат Кэтрин Хелстон.
Я бросила на него подозрительный взгляд.
– Честное слово! Она просто несколько недель лежала у меня на столе.
Когда я поднимала книгу с пола, то услышала некий едва различимый звук.
– Прошу прощения?
– Я ничего не говорил.
– Ты должен хоть что-то объяснить.
– Только плохие подарки требуют разъяснений, – ответил он, – ты ведь сама так говорила.
Пока брат Кэтрин Хелстон говорил, едва слышный шепот становился все громче. Я почти могла разобрать слова: «И что… словом Его… взял хлеб и преломил его…»
Я резко обернулась, пытаясь разглядеть говорившего, но комната была такой же, как и раньше.
– Что такое?..
Прижала пальцы к губам, и он замолчал.
Я заметила, что освобожденные мотыльки танцуют в лучах света. И снова шепот: «…создано по слову Его… я верую и принимаю…»
– Ты слышишь? – Слова были отдаленно знакомыми, хотя я не могла вспомнить, где слышала их прежде.
– «По слову Его»? – переспросил он. – «Я… принимаю»?
Я кивнула.
– Едва-едва.
Шепот продолжался: «Се тело мое, сказал ты тогда… И хлеб преломил, и каждому дал… жертву вкушаем, словно в языческом храме жрецы, но суть твоих слов от нас ускользает… заветы твои непрестанно храня… сердца внемлют им, но не могут понять»
[86].
А потом наступила тишина.
Передо мной лежала раскрытая книга, но она была пуста.
– Я думал, это поэтический сборник, – слабым голосом произнес брат Кэтрин Хелстон.
По воскресеньям он приносил Библию, чтобы почитать вместе со мной. Я терпела, сосредотачиваясь скорее на успокаивающих звуках его голоса, чем на словах, которые он произносил. Еще он немного рассказал мне о том, что тревожило мистера Бенджамина, учитывая его собственное искупление или спасение его народа. Гном остро чувствовал ответственность за соплеменников и горел желанием помочь в будущей миссионерской работе.
