Громадные переплетения кустов вздрогнули и поднялись, земля под ними вздулась. Спутанные ветви словно заскользили друг по другу.
– Он дышит?
– Я бы предположил, что да.
– Но ведь он не дышит морем и не плавает в море, море просто в нем есть?
Брат Кэтрин Хелстон кивнул.
Холм вздрогнул и опал. И снова поднялся, хвост решительно ударил и опять успокоился.
– В этом есть… определенный смысл.
– А я говорил, что он проглотил море.
– Говорил, но я не скажу, что до конца тебе поверила.
– Я сражен наповал, – иронично ответил он, прижимая руку к груди в несмелой попытке изобразить ранение. – Такой безграничный вотум доверия.
– Так ты это выдумал?
– Не совсем, – его голос звучал смущенно.
– Значит, он действительно наполнен морем?
– Не знаю, – признался он. – Но мы должны это выяснить.
– Я думала, мы уже выяснили, что об этом ничего нет в отцовской энциклопедии.
– Я имел в виду другой путь.
– Какой другой?
Он не ответил, но тишину, в которой можно было услышать, как падает булавка, довольно скоро прервал возбужденный лай Диогена. Мне все стало предельно ясно – брат Кэтрин Хелстон хочет попасть внутрь кита.
Глава 30. Во чреве чудовища
У этого гордого покорителя волн есть и другая, еще более удивительная черта. Когда на глубине его начинает мучить голод, и чудовище жаждет пищи, этот морской охотник раскрывает пасть, после чего из его внутренностей исходит восхитительный аромат, которым соблазняются прочие виды рыб. С великой поспешностью они плывут туда, откуда доносится сладкий запах, и бездумной толпой заплывают внутрь, пока широкая глотка не заполнится; затем в единый миг свирепые челюсти захлопываются вокруг снующей добычи.
Так бывает и с каждым, кто в это быстротечное время полон пренебрежения к своей жизни и, позволяя соблазнить себя сладким ароматом лживой приманки, из-за своих грехов становится врагом Царю славы. Он будет проклят, а когда умрет, то врата ада широко распахнутся перед тем, кто по безрассудству своему и вопреки мудрым наставлениям души предавался коварным наслаждениям тела. И когда искусный в злодеяниях обманщик принесет в эту цитадель, в эту огненную пучину тех, кто остался верен ему, тех, кто обременен виной, тех, кто пылко следовал его учению в дни жизни своей, то тогда, после их смерти, он крепко сожмет свои жестокие челюсти – врата ада. И тем, кто войдет сквозь них, нет ни помощи, ни спасения, ни бегства, точно так же, как рыбам, плавающим в море, нет возможности вырваться из зубов чудовища.
«Кит (фаститокалон)», переведено Элбертом Стэнберроу Куком для «Древнеанглийского физиолога»
[88] Наполовину погруженный в землю и прижатый к стенам Гефсимании, морской кит рокотал. Я слышала низкий, протяжный свист, а из одного из отверстий в коже жалобно текла струйка гравия.
Зверь был поистине гигантским и возвышался над нами словно дрожащая плетеная гора. Можно было разглядеть плотно перевитые друг с другом ветви и комья грязи в щелях между ними.
Я не просто так не желала покидать комнату, но брат Кэтрин Хелстон оставался настойчивым и безжалостным в своих приемах. Не обращая внимания на протесты, он подхватил меня на руки, опустил на пол и принялся натягивать мне на ноги чулки. Я извивалась и брыкалась, но он не сдавался.
– Спасибо, – смущенно пробормотала я. Охватившая меня ранее ребячливость развеялась, оставив после себя густой осадок стыда.
Он улыбнулся, и, несмотря на его героическую попытку сдержать самодовольство, я заметила это чувство в уголках его рта.
– Я хотела посмотреть, – призналась я, неопределенно махнув в сторону плетеной туши кита, – но не думаю, что смогла бы… себе позволить.
– Ты и раньше вела себя так, – ответил он, – я же помню. На этот раз меньше плакала, но осталась такой же упрямой. И это было куда сложнее…
– Тогда я была куда моложе! – ощетинившись, воскликнула я. – И ты обещал никогда больше не поднимать эту тему.
Брат Кэтрин Хелстон рассмеялся, его голубые глаза засияли ярче, чем в последние дни:
– Я имел в виду все те времена, когда ты…
Я игриво шлепнула его по плечу, чтобы он замолчал. Не хотелось вспоминать, как после смерти сестры Кэтрин Хелстон он вытаскивал меня из-под вороха одеял. Ему пришлось, терпя удары моих крошечных кулачков, натягивать на меня одежду, чтобы отвести на похороны. При этом воспоминании мои щеки покраснели от стыда.
Бок морского кита снова поднялся, зверь по-прежнему дышал.
Он по-прежнему был жив.
Я осторожно шагнула к нему.
Еще один вдох, и кит ударился о крепкие стены замка.
Вздрогнув, я отшатнулась.
Земля вокруг кита всколыхнулась, в воздух полетели комья грязи. Нас осыпало градом камней. Брат Кэтрин Хелстон укрыл меня, я позволила ему приблизиться, а себе – согреться в его объятиях.
Каким бы образом кит ни плавал сквозь почву, теперь ему это не удавалось. Земля удерживала его на месте, отдельные песчинки, разумеется, не могли стать зверю помехой, но все вместе они одолевали. Стены стояли крепко. Плетеная туша кита влажно скребла по камню. Я услышала треск дерева, а затем раздался долгий скорбный стон, и кит вновь успокоился, словно смирившись со своей судьбой.
– Он застрял? – предположила я.
– Бенджамин так сказал.
Залаял Диоген. С любопытством принюхиваясь, он сбегал вперед нас и вернулся. Пес был весь в грязи и с нетерпением ждал, когда мы его нагоним.
– Кит умирает, – сказала я, небрежно погладив неугомонную собаку по голове.
– Он выбросился на берег.
С каждым вздохом плетеная шкура зверя скрипела, натягивалась и едва не лопалась. Сквозь ил, набившийся между прутьями, сочилась мутная коричневая вода. Крошечные ручейки смывали налипшую грязь.
Обойдя кита, мы добрались до его пасти. Она была невероятно огромна и судорожно глотала воздух. Казалось, существо целиком состоит из одного рта. Целый склон разверзся провалом, который вел в темное нутро. Над входом в эту пещеру рядами сталактитов висели длинные белые клыки. Между ними болтались спутанные, похожие на виноградные лозы, волокна.
Я подумала о запрестольном образе в садовой часовне, о той кроваво-красной адской пасти, из которой Христос вытягивал души проклятых. Зияющая пасть кита оказалась ожившими ужасами средневековых фантазий. Я думала об извивающихся бледных фигурах на фоне красного ада. О черном чудовище и его трепещущем языке.
