Он высунул кончик языка, пытаясь сосредоточиться – под его карандашом обретала форму выгнутая спина кита. Мне было настолько любопытно, что я извлекла из кресла свое обессилевшее тело и нависла над его плечом.
Он уже начал рисовать изогнутые ребра чудовища и, пытаясь воспроизвести форму знаков на них, сказал:
– Эти слова. Енохианские, как ты их назвала.
Я кивнула.
– Покажи.
Я вынула все страницы, дневник и письма, над которыми работала. Разложила их на полу, отметив, что они занимают куда больше места, чем вначале.
– Истолкование енохианского. Вот что успел сделать Рош, прежде чем с ним случилось то, что случилось, – пояснила я. – Не могу утверждать, что одно с другим не связано. Разгадка одной тайны может означать разгадку и другой.
– То, что я смотрю бумаги, не значит, что я собираюсь пробовать свои силы. – Рвение, с которым он перелистывал документы, противоречило его словам. В глазах уже появился давно не виденный мною блеск.
– То есть ты знать не хочешь?
– Пожалуй. Но, думаю, куда важнее то, что подобного знания едва ли возможно достичь.
– А ты даже желать не станешь того, что не можешь заполучить.
Брат Кэтрин Хелстон рассмеялся над моим подтруниванием, а я ободряюще сжала его руку и принялась помогать разбираться в страницах, объясняя менее вразумительные из своих заметок.
– Зачем он переводил Библию на этот язык? – спросил брат Кэтрин Хелстон, не отрываясь от листка. – Этот… этот енохианский.
– Нет миссионера более великого, чем родной язык. Другие работали годами, иногда десятилетиями, чтобы перевести Библию на языческие диалекты. Думаю, тут то же самое.
– Полагаешь, что енохианский – это аркадский?
– Да, а еще… – я сглотнула, внезапно почувствовав себя глупо. Нервно убрала с лица выбившийся локон, – язык ангелов. Язык, на котором говорил мир до падения Вавилонской башни.
– Так тут и утверждается.
– Возможно, это правда. Возможно, сумей мы прочесть эти страницы, нашли бы правду в них.
– А я уверен, здесь есть все, что угодно, но только не правда. Лишь потому, что что-то записано… – Хотя в его словах звучал скепсис, по наклону головы и нетерпению во взгляде я догадалась, что брат Кэтрин Хелстон заинтригован.
– На балу я разговаривала кое с кем из фейри, которые… ну, язык они никак не называли. Но сказали, что их Нерожденный Отец и его Незаконнорожденный Сын заявляют на него права, но принадлежит он не им одним.
– Нерожденный Отец? – Он горько рассмеялся. – Они дразнят тебя тайнами, которых сами не знают.
– Но их титулы звучат правдоподобно, в некотором смысле. И они не просто со мной играют. У них на коже были вырезаны такие же глифы, – я провела пальцами по своим рукам, припомнив шрамы на коже у брата и сестры. – Значит, для них это важно. И написано было не для моих глаз. Если кто и мог прочесть, то лишь Бледная Королева.
– А ты знаешь, что тут написано?
– Нет.
– Вот поэтому и хочешь прочесть.
– А ты – разве нет? – спросила я. – Ведь это может даже дать представление о том, что случилось с Ро-шем. Как он умер. Саламандра сказала, что он пытается чему-то научиться, доказать то, чего доказывать не стоит. Тебе совсем не любопытно? Он умер. У него в Англии вдова, которой мы обязаны передать эту историю. – Мои ладони взволнованно разгладили записи, а в голосе зазвучали умоляющие нотки. – Не похоже, что до ответа Бледной Королевы тебе есть чем заняться. Мы просто сидим и ждем, когда она пустит нас в свои владения.
Уголок его рта изогнулся в ухмылке, и брат Кэтрин Хелстон наклонился ко мне и поцеловал. Я воскликнула от удивления, но не сопротивлялась, растворяясь в его ласке. Он был таким реальным и осязаемым.
– Есть и другие занятия, – провел он пальцем по моей щеке.
И действительно, нашли и другие.
В последующие дни мы с братом Кэтрин Хелстон наблюдали за разрушением и гибелью плетеного кита. Ни один из нас не мог по-настоящему претендовать на звание исследователя или ученого, но мы делали все возможное, стараясь записать увиденное. Выходило и в самом деле похоже на создание вестников и журналов для наших игрушечных солдатиков. Не раз мы гадали, что сотворил бы из этого места крошечный оловянный герцог Веллингтон и остался бы он непоколебимым и стойким.
День за днем мы возвращались к киту и наблюдали, как из него медленно вытекает вода и гибнут его многочисленные обитатели. Полупрозрачные розы высыхали, а рыбы шевелились с трудом. Некоторых мы пытались спасти и перекладывали в стеклянные миски, но, оказавшись за пределами кита, рыбки скоро блекли и умирали.
Мистер Бенджамин стонал, смущенный нашими усилиями.
– Часть рыбы, часть целого. Нельзя просто вынуть.
– Они часть рыбы?
– Большой рыбы. Кита, – отвечал он. – Съел, и они стали часть. Ведь вчерашний завтрак стал частью вас сегодня, так?
И как всегда, мистер Бенджамин радостно кивал собственным рассуждениям, несмотря на наши растерянные лица. Он был уже не так расстроен, как сразу после охоты, хотя число его вопросов о вере не уменьшилось. Гном подходил к ней с тем же любопытством и простой логикой, что и прежде, хотя временами казался почти рассеянным.
Ни наши зарисовки, ни наши слова, казалось, не могли передать того, что мы видели. Как бы мы ни старались поймать и пришпилить, словно мотылька к доске, увертливое мгновение, оно оставалось неуловимым.
– Из тебя никогда не получится хорошего натуралиста, – сказала я, глядя через плечо брата Кэтрин Хелстон на его работу.
– Думаю, это меньший из моих грехов, – улыбнулся в ответ он. – И я в нем раскаиваюсь, а это, как напоминает нам Иоанн, самое главное.
– Но я требую возмещения убытков, – парировала я.
По ночам, покончив с наблюдениями и рисунками, мы бок о бок трудились, листая записи на енохианском, пытаясь собрать воедино достаточно для того, чтобы прочесть слова на ребрах кита.
Хотя мы и отвлекали друг друга, но продвинулись куда дальше, чем я в свое время. Брат Кэтрин Хелстон лучше меня владел классическими языками и был ближе знаком с Вульгатой
[90]. Он вычислил и искоренил из моих списков ошибку, которой объяснялась большая часть моего прежнего разочарования.
Мы работали до поздней ночи, пока луна не выплывала на небо, а наши глаза не начали чесаться от недостатка сна. Больше не испытывая неловкости от тел друг друга, мы лежали, прижавшись, точно привычные к огню пастушьи собаки.
Брат Кэтрин Хелстон посмотрел на меня и с ленивой, довольной улыбкой сказал:
– Кэти…
– Не называй меня так, – оборвала его я. От этого имени из глубины горла поднималась паника. – Я не…
