– Кэти, – повторил он, прижимаясь лицом к изгибу моей шеи. Почувствовав его теплое дыхание у себя на коже и головокружительное удовольствие, разливавшееся от его губ, я успокоилась. – Пусть другая будет Кэтрин. А ты можешь быть Кэти. Ты всегда будешь моей Кэти, всегда будешь моей сестрой.
Я приподняла бровь, и у него хватило такта принять смущенный вид.
– И еще кое-кем, правда, – сказал он. – Но в любом случае ты не должна считать себя менее реальной. И мне ведь нужно тебя как-то называть.
– Я ненастоящая.
– Мне ты кажешься настоящей. – Его пальцы переплелись с моими. Моя рука не растаяла от его прикосновения, чего я так боялась. Мы оба были все так же крепки.
Я покачала головой:
– Ариэль говорила, что не почувствовала себя иначе, когда узнала.
– Но ты была там, ты выросла вместе со мной. Я тебя помню.
– И еще она говорила, что у нее были очень яркие воспоминания о времени до подмены. Тебя создают вместе с воспоминаниями.
Мы оба молчали, пока брат Кэтрин Хелстон размышлял. Я хотела отстраниться, но мы слишком переплелись.
Он держал меня за руку, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони. И не отшатнулся в ужасе и не вздрогнул от умиротворяющих поцелуев, которые я запечатлела у него на лбу.
– Итак, – наконец начал он, – ты думаешь, тебя подменили недавно?
– Не знаю, – ответила я. – Но если Ариэль помнила свою бабушку, хотя ее подменили после смерти старухи, тогда возможно, что… возможно, что ни одно из моих воспоминаний до того, как я ступила на землю фейри, не настоящее.
– Это не может быть правдой.
– Но я не могу доверять своему собственному разуму.
– Я знаю свою сестру, как собственные мысли. Я бы знал, если бы ты…
– Ты думал, что я иллюзия, созданная пустошами, чтобы тебя изводить.
– Это была моя собственная неспособность поверить, что ты окажешься здесь, – сказал он. Свет свечей придал яркости его глазам, отблески отраженного пламени едва заметно дрожали. – Я столько раз представлял тебя, что поверить стало трудно. Я знал, что должен уехать, поскольку слишком сильно тебя желал, но когда уехал, снова начинал планировать ту жизнь, которую мы могли бы прожить вместе, как я скрывал бы от тебя свою страсть. Твердил себе, что стал бы черпать силы, находясь рядом с тобой, и что со временем самоотречение сделается проще. Я хотел верить в твое присутствие, чтобы однажды стать лучше, чем позволяли мои злые бессвязные мысли и порочное сердце.
Я слушала его молча, и каждое слово тяжким грузом оседало у меня на сердце. Ответить мне было нечего.
– Так что поверь мне, – на его вспыхнувшем лице проступила так часто скрываемая им дикость, – я сомневался в тебе не потому, что ты не та, кого я знаю. Я сомневался в тебе из-за собственной слабости. Ты сестра, с которой я рос, сестра, которую я любил и люблю сейчас. И это все, что имеет значение.
– Возможно, это достаточно для тебя, но не для меня.
Он ничего не сказал, ведь сказать было нечего. В конце концов, истину не опровергнуть.
Вместо слов он очень крепко прижал меня к себе. Я слышала его дыхание, чувствовала его прикосновение к моей коже и с головой утонула в отраде, которую он предлагал. На мгновение захотелось сказать, что и этого довольно, скрыть от него правду, но я промолчала. Хватит притворства. Больше двадцати лет мне невольно приходилось лгать, и я не могла позволить себе вновь стать обманщицей.
На седьмой день нас разбудил треск костра у стен замка. Последние капли моря вытекли наконец из плетеной туши, и Саламандра подожгла то, что осталось. Диоген долго и испуганно скулил, безутешно прижимаясь к моим ногам.
Я изучала записку, оставленную у нашей постели. Скупые каракули сообщали, что киту нельзя позволять и дальше разлагаться и что от него нужно избавиться.
– Она не столько пишет, сколько выжигает слова на бумаге, да? – заметила я.
В свете костра мы оплакивали утрату того странного мира, который мельком увидели, но не вполне поняли и продолжали старательно переносить его образ на бумагу. Но даже тогда моя память оказалась смутной и недолговечной. Я заметила расхождения между своими записями и записями брата Кэтрин Хелстон.
И все же, несмотря на тяжесть на сердце, это были, возможно, самые счастливые наши дни, полностью занятые работой и друг другом.
Глава 32. Шествие сезонов
Говорят, что пруссаки работают на объекте Labyrinthus Noctis
[91] близ Шварцвальда, обширной подземной железнодорожной развязке, которая управляется заводным механизмом, разработанным бесценным герром Беккером
[92] из Вены. Похоже, они восприняли как вызов общепринятую ныне аксиому, что до Аркадии лучше всего добираться на корабле. Открытое море предоставляет обширные возможности для необходимой дезориентации, ибо странная география Фейриленда такова, что добраться до него могут только те, кто действительно потерялся. Не имеет значения, где вы заблудились, будь то вересковые пустоши Йоркшира или пустыни Монголии, но подлинное смятение жизненно необходимо, и в этом кроется неудача сонма исследователей, пытавшихся пойти по стопам капитана Кука. Многие звери, даже неразумные на первый взгляд вьючные животные, обладают необычайно хорошим чувством направления.
Labyrinthus Noctis обладает, как говорят, уникальным механизмом, работа которого становится непредсказуемой благодаря использованию множества шарикоподшипников, падающих на доски, утыканные колышками. И как таковая, степень потерянности может варьироваться простой корректировкой их распределения.
В настоящее время нет никаких доказательств того, что прусские локомотивы успешно достигли Аркадии.
Фицвильям Тилни. О последних технических достижениях. Журнал «Блэквуд», декабрь 1846 года
Время в Гефсимании шло, а мы все ждали ответа Бледной Королевы. Взмахи маятника становились все короче, дни – темнее, а ночи – светлее. Даже в полночь небо оставалось туманно-серым.
Мы были в саду – брат Кэтрин Хелстон снова уговорил меня выйти из комнаты.
Небо затянули облака, от которых слабел и без того прохладный солнечный свет. Неприступные стены замка с их анахронизмами укрыло сумрачными тенями.
Обещанный пикник прервался, когда я заметила в саду незнакомца с кистью в руке. Он был очень высоким и неуклюжим, а когда пробирался через клумбы, отбрасывал длинную паучью тень. Плащ из лохмотьев и осенних листьев, накинутый ему на плечи, волочился по траве, оставляя за собой полосу бурых переломанных стеблей. Незнакомцу приходилось низко наклоняться, чтобы мазнуть кистью по каждому цветку.
