На прилавке лежал грубо отлитый оловянный мотылек. Я удержалась от того, чтобы до него дотронуться, но вспомнила его тяжесть в моей руке, когда я неумело вскрывала им замки в школе. Эту брошку я приколола сестре Кэтрин Хелстон на ее похоронах. Помню, как наклонилась поцеловать ее ледяные губы, и этот мотылек сверкнул на черном платье.
– Похожих брошей много, – сказала я. – Не может она быть той самой.
– Хорошенькая монетка за хорошенькую безделушку, – произнесла торговка, глядя на нас тусклыми глазами. Когда она говорила, ее челюсть громко щелкала.
Улыбнувшись мне, брат Кэтрин Хелстон вытащил из кармана британский пенни и вложил его в механическую руку торговки, прежде чем я успела возразить. Рот лавочницы открылся и закрылся с чем-то отдаленно напоминающим человеческий смех, и она указала на брошку.
Брат Кэтрин Хелстон приколол ее мне на платье, и моя ладонь принялась играть со знакомыми деталями. Я знала, что это не может быть похороненная брошь, но она казалась очень похожей. Пальцы нащупывали те же неровности на олове, те же шероховатые швы.
– Прекрасно, – сказал брат Кэтрин Хелстон.
Я попробовала улыбнуться, но замялась. Пытаясь сгладить неловкий момент, я отвернулась и окинула взглядом базар.
Кое-что не давало мне покоя с тех пор, как он начал выстраиваться вокруг нас. Все это что-то напоминало.
И тут я поняла: базар походил на коллекцию мисс Лусии Марч. Та искусно создавала в витринах сценки с множеством кукол. Она с огромным удовольствием лепила, прищурившись, различные фигурки и цветы, покупала стеклянные кораблики, чтобы поставить рядом со своими войлочными птицами и бумажными бабочками. Я провела много часов, помогая ей переставлять растрепанных кукол вокруг заваленных товаром прилавков и картонных соборов.
На это и был похож базар. В нем ощущалась та же нереальность. Слишком много стеклянных, пустых глаз. Ни одного предмета подходящего размера, ни одного предмета, сделанного из того, из чего следовало бы. Сплошь восковые цветы и птицы из фетра.
– Вы продаете двери? – спросила я.
– Еще я продаю замки, если угодно, – ответил унылый фейри и пожал плечами, напоминавшими раковину улитки, которую он таскал на спине. Этот фейри сколачивал из дверей навес. – Замки прекрасная штука, знаете ли, они защищают тело и разум.
– Разум? – переспросил брат Кэтрин Хелстон. – Как же они могут повлиять на разум?
– Сквозь дверь в него можно войти. Хотите спать без сновидений – запечатайте ее крестом из холодного железа
[94].
– Любую дверь? – спросила я.
– Зависит от того, куда она ведет, – снова пожал плечами фейри. При каждом ударе его молотка во все стороны летела облупившаяся краска. – Но я считаю, все двери куда-то ведут. И беспокоился бы о дверях в никуда.
Я тут же подумала о той, что была в моей комнате:
– А кто за ними находится?
Фейри прищурился и очень внимательно нас оглядел. Его горизонтальные зрачки покраснели.
– Вижу, у вас в глазах по-прежнему ее песок. Я ничего не могу вам продать.
– Подождите, – попросила я, – что вы хотите этим сказать?
Фейри покачал головой и выгнал нас из лавки.
– Думаешь, он имел в виду Бледную Королеву? – спросил брат Кэтрин Хелстон. – Сон со странным деревом…
– Более того, – я задумчиво постучала по щеке кончиками пальцев, – мы, наверное, могли бы так с ней связаться.
– Через сны?
– Мы могли бы оставить дверь открытой… – Я содрогнулась от одной мысли об этом. Было что-то нехорошее в том, чтобы ее не запирать.
– Ах, всегда приятно видеть даже самое небольшое неповиновение, – протяжно раздалось у моего уха. – В конце концов, нет греха, который нельзя простить.
Я резко обернулась, сердце в панике подскочило к горлу.
Это был Пенемуэ. Ему пришлось наклониться, чтобы шептать мне на ухо. Он казался выше, чем я его запомнила.
Пенемуэ отвесил очень строгий поклон, его золотые шрамы блестели на черной как смоль коже. Ставшие уже более знакомыми, енохианские слова по-прежнему дразнили меня своим непостижимым смыслом.
– Ты ведь помнишь меня? – спросил фейри.
Я кивнула, не вполне доверяя собственному голосу.
– Так рад видеть тебя здесь. И твоего брата тоже, – сказал Пенемуэ. – Рынкам всегда нужно что-нибудь новенькое, старого просто недостает.
К нам скользнула Касдейя, волосы развевались за ее спиной хвостом золотой рыбки.
– Вряд ли ты представила нас своему брату, – она посмотрела на брата Кэтрин Хелстон, и ее рубиново-красный язык скользнул по золотистым губам, – а тебе следовало бы.
– Он не… – начала я.
– О, конечно, я позабыла. Всегда жаль терять семью. – Касдейя прильнула к Пенемуэ и нежно положила голову ему на плечо. Я вспомнила, какую вспышку зависти вызвала во мне их близость.
– Я преподобный из Гефсимании. – Брат Кэтрин Хелстон шагнул вперед. В его голосе прозвучали враждебные нотки, а рука покровительственно сжала мою. – А мою сестру вы уже знаете.
– Люди так настороженно относятся к именам, – беззаботно сказала Касдейя. – Я знаю, кто ты. Просто пыталась проявить учтивость.
– Как и я.
– О, дерзкий, – Касдейя издала булькающий смешок, – так вот как ты разговариваешь с Маб? Неудивительно, что ты ничего не добился.
– Вы смотрите на мою сестру так, словно вот-вот ее проглотите, – сказал брат Кэтрин Хелстон.
– О, избави преисподняя! – воскликнула она. – Мой интерес в основном праздный. Меня заинтриговали ее звезды и кровь.
– Тебе не стоит их дразнить, – мягко заметил Пенемуэ и легчайшими прикосновениями погладил ее по волосам, отчего вокруг его пальцев заплясал каскад оранжево-золотых искр.
– Но только потому, что ты просишь, дорогой брат.
– Я… я хочу спросить, – чуть заикаясь, произнесла я, прерывая их слишком интимную мечтательность. – Слова, что на вас написаны. В прошлый раз вы говорили, что умеете их читать.
– Говорили.
– Можете показать мне, как?
– Это было бы слишком просто, хрупкое маленькое создание, – ответил Пенемуэ. – Подобные тайны способны сломать разум смертных.
– Сломать разум одному еще не значит сломать разум всем, – возразила Касдейя.
– Двоим.
– Но ведь это не просто тайны, не так ли? Это еще и грехи…
Пенемуэ покачал головой и, глядя мне прямо в глаза, произнес:
