– Ты держишь ее в плену.
– Цепи не позволяют ей выпрыгнуть из окна, – сказала Саламандра, – и навредить вам, разумеется. Она голодна.
Мы с Лаоном подскочили от свиста чугунного чайника в дальнем конце кухни. Из его носика струился пар.
– Я подумала, горячий напиток вас успокоит. – Саламандра со змеиной грацией поднялась, балансируя на извивающемся хвосте. – Итак, не могли бы вы двое присесть?
Мы беспокойно ерзали, обмениваясь тревожными взглядами, пока Саламандра скользила между чайником и шкафом. В ее движениях сквозила практичная расторопность, руки мелькали, оставляя в воздухе огненный след. А взгляд то и дело возвращался к спящей Элизабет Рош.
– Разве здесь нет молока? – спросила я, когда Саламандра передала мне чашку подслащенного чая.
Она моргнула:
– Я думала, ты – подменыш.
– Так и есть.
Некоторое время она молчала, и выражение ее лица было совершенно непроницаемым. Лишь потрескивало пламя, заменявшее ей волосы. Наконец Саламандра произнесла:
– Очень хорошо.
– Я не понимаю.
– Нет, это я неправильно поняла. – Она добавила в чай молоко, глядя на него с необычным вниманием.
– Ты тянешь время, – заметил Лаон.
– Мне нужно тщательно подбирать слова, – ответила Саламандра. – Мой язык свободен еще меньше, чем руки. Ваш гейс – не единственный. Здесь действуют обещания, старые как мир. Могу сказать лишь это.
– Приказ Бледной Королевы?
– Она любит и хранить свои секреты, и раскрывать их. Большинство из них не мои, поэтому не мне о них и рассказывать.
– Но ты все еще хочешь поговорить? – спросила я. – Ты уже являлась передо мной. И давала ответы в обмен на…
– Ты была у сада.
– Так и есть. А Элизабет Рош была рядом, не так ли?
Саламандра кивнула:
– Я устала от игр и садов Бледной Королевы. Я уже попадалась в ее сеть. Тогда я тоже любила, и это знание тоже было проклято. Иные говорят, что есть много разновидностей греха, но для меня существует только один.
Лаон посолил чай себе и мне.
– Ей рассказали то, чего никогда не скажут Рошу, – медленно произнесла Саламандра, после каждого слова облизывая губы огненным языком. – Он был прав насчет них. Но не понимал, что истина, от которой они отступятся, – это его же собственная истина. Ужасная вещь – зеркала. Иногда люди не могут вынести собственных отражений. И сделают все, чтобы больше себя не видеть.
– Ты хочешь сказать, что Рош покончил с собой?
– Они… – Она снова умолкла. – Они учили ее, пичкали секретами, испытывали ее прекрасную веру, как он и предполагал.
– Кто такие «они»?
Саламандра не обратила внимания на вопрос Лаона и продолжила свой рассказ:
– Бета горела верой. Она хотела доказать существование Бога.
– Каким образом?
Саламандра ничего не сказала и сидела неестественно неподвижно, но пламя все более и более взволнованно плясало на ее коже.
– Не можешь сказать? – спросил Лаон.
Я напряженно размышляла, пытаясь вспомнить отрывки, прочитанные в дневнике. В конце концов, сходство почерка того, который писал о яде, с почерком Элизабет Рош не было случайным.
– Стихотворение, которое она все повторяет, – я обхватила чашку с забеленным молоком чаем, – стихотворение Донна. О Евхаристии.
– Я знаю, – сказал Лаон.
– Она и в дневнике его писала. Снова и снова, – мои мысли кружились вокруг подробностей. – А в другой часовне я нашла разбросанные облатки. Сцену прерванного причастия. Но ты ведь прибралась там? После этого.
Саламандра поморщилась, но кивнула вдумчиво и медленно.
– Она ведь тоже это находила?
Саламандра ничего не произнесла, но встретила мой взгляд с твердостью, которая была ответом на мой вопрос.
– Как и Рош… – нахмурилась я.
– Они пытались доказать присутствие Бога, – Лаон откупорил фляжку. – Оба были влюблены в Оксфордское движение. Вернее, я знаю, что влюблен был Рош, и предполагаю, что Элизабет тоже.
– Как? Это не имеет смысла…
– Облатки, – Лаон сделал большой глоток из фляжки, после чего разразился резким смехом, – они их не солили.
– Но почему?
– Она верила. Уповала на Истинное присутствие тела Спасителя. Не просто хлеб, но тело Христово. Она верила, что была под взором Божьим.
Я всегда полагала, что Рош каким-то образом уговорил мистера Бенджамина обратиться, но внезапно все встало на свои места.
– Это она. Когда принимала причастие без соли. Это было проявление веры. Она вдохновила мистера Бенджамина. В его сознании она обращала взор Бога к аду.
– Но это все равно была несоленая пища. А как ты сама сказала, Кэти, – произнес Лаон, – это и есть ад. Он вне поля зрения Бога. За пределами Его света. Так далеко от Бога и света небесного, как только возможно.
– Но Иисус спустился в ад и проповедовал заключенным там душам, проклятым и забытым…
– Только не в этом аду.
Я попыталась представить себе, каково было Элизабет Рош, когда она поняла, что попала в настоящий ад. Подумала о триптихе в часовне и о том, какой насмешкой стало для нее Сошествие во ад. Ведь, несмотря на все муки, ад проклятых знал Свет Господень. Благословенные стопы помазанного Спасителя три дня ступали по тем берегам, и он спасал оттуда души человеческие.
– Вот почему она пытается покончить с собой. Спасается бегством.
Мы ненадолго остановились. Саламандра молчала, не подтверждая и не опровергая наш рассказ.
– Я хотел бы с ней поговорить, – сказал Лаон. – Когда проснется.
Саламандра ощетинилась – пламя лезвиями пробежало по ее спине, – но позволила.
После первого пробуждения Элизабет Клей не проявила ясности ума. В ее горле заклокотал низкий стон, она завсхлипывала и запричитала. А когда Саламандра принесла ей еды, набросилась с такой жадностью, что принялась вылизывать тарелки.
Мы с Лаоном беспомощно наблюдали, как Саламандра ее успокаивает.
– Элизабет Клей, – произнес Лаон.
При звуках своего имени лицо женщины переменилось. Глаза, казалось, прояснились, и она сказала:
– Это я.
– Мы знаем вашу историю.
– Она не сложная, – фыркнула она. – Насколько тяжело ее рассказать? Сколько слов понадобится? Один дурак, одна дурочка. Слишком самовлюбленные, чтобы понимать.
– Нас ввели в заблуждение.
– Вы так долго ничего не понимали. Но теперь знаете. Когда-то давно Клей вышла замуж за человека, чтобы он мог соблазнить их сломать мой прекрасный, прекрасный ум. Они любят все сломанное. Так что дело сделано, сделано, сделано. В своем безумии я разорвала его на части. Это меня пожирает. Грызет и грызет. Съедает. Опустошает. Никак не насытится. Теперь я могу умереть.
