Вокруг в языках пламени расхаживала Саламандра:
– Самоубийство – самый страшный из грехов.
– Это мой грех. Я совершала и худшие.
– Ты заставила меня пообещать. Я дала все известные мне клятвы. Поклялась светоносным, ночной матерью, камнями этого места… Я не могу потерять тебя, Элизабет Клей.
– Мне нужно, чтобы это закончилось. Пожалуйста, – она бросила на меня умоляющий взгляд. – Дайте мне умереть.
Коротко ударил колокол, возвещая о прибытии в Гефсиманию гостя.
Я резко выпрямилась.
– Бледная Королева, – сказал Лаон, – она…
Я кивнула:
– Нам нужно идти.
– Пожалуйста, – прошептала Элизабет Клей. Она моргнула, и вся ее ясность, казалось, исчезла. – Этому не будет конца. Разве вы не предпочли бы дом грешника аду изгнанника?
Я взглянула на ее жалкую фигуру и ожесточилась сердцем. На моих руках уже было больше крови, чем мне бы хотелось помнить. Я подумала об Ариэль и ее алой крови.
Саламандра заключила Элизабет Клей в огненные объятия и напевала ей колыбельную, а мы поднимались по ступенькам.
Глава 41. Тайны в крови
Он создал человека по своему образу и подобию, но это известная история. Он дал человеку голос, вдохнул собственное дыхание в легкие своего творения, словно душу, и эта история тоже известная.
Но не все получали голоса подобным образом. Светоносный заслужил свой иначе. Он наблюдал за человеком и мной в саду к востоку от Эдема и кипел от зависти. Я была создана вместе с человеком, как зеркало его души, и Светоносный не мог смириться с тем, что у человека есть равная. А что касается человека, то он не мог любить сестру так, как любил дочь.
Но тогда Светоносный – Дракон и обманщик – был всего лишь тенью.
Возможно, мне не стоит пытаться понять Его. Он так привык разговаривать Сам с Собой, что никто бы не подумал, что Его так много, что у Него столько лиц и столько имен. Мы все рождались в одиночестве. Пленниками собственной кожи, островами в наших разумах, мирами, созданными нами самими. Одинокими и незавершенными, жаждущими признания от теней самих себя.
Светоносный был освобожден, вырезан из самого разума, из которого родился. Он вырвал себя из этого безумия, разорвал голос и дыхание своего отца в миг войны и плюнул, уходя.
И я. Я была изгнана от взора Божьего.
Мы сбились вместе, потерянные дети Элохима. Лучше править в аду, чем прислуживать на небесах. Мы не последние, кто доверяет этим словам.
Но были ли он и я сокрыты здесь, в аду, за пределами Его знания, вне досягаемости Его Света, или слепой Бог просто отвернулся? Мы должны были создать собственный мир в этой пустой темноте, вдали от оживляющей искры божественного. Он мог привести в движение вечно меняющийся мир и заставить его сохраняться своим тягостным взглядом. У нас не было ни такой тщательности, ни такого творчества. Наш лоскутный мир нужно было создавать по частям.
Человек потребовал нового товарища, кого-то из своей собственной плоти. Возможно, он, как и его Создатель, думал, что это сможет остановить от предательства, но он был невежей и глупцом. Те, кто из одной плоти, не едины разумом, а тени. Разве же не Светоносный предал своего господина? Разве я не оставила их обоих?
Перевод с енохианского, сделанный преподобным Лаоном Хелстоном и Кэтрин Хелстон
Взволнованный мистер Бенджамин открывал дверь изможденному незнакомцу.
– Простите, простите, – произнес гном, – тысяча извинений.
Туман клубился вокруг пелерины пальто, и над мистером Бенджамином нависла фигура бледного гостя. Промокший до нитки, хотя дождя не было, он сердито посмотрел на гнома.
– Почта, – сказал незнакомец.
– Так давайте, – ответил гном.
– Не для ваших рук.
Мистер Бенджамин сделал шаг назад, пропуская фейри в вестибюль.
Я узнала в нем кучера, который вез нас с мисс Давенпорт в Гефсиманию. Его опухшие глаза оглядели меня с ног до головы. Мокрая ткань воротника прилипла к шее, и он провел пальцем между ней и кожей, чтобы освободить влажные жабры.
– И не для вас, мисс.
– Для кого же? – спросила я.
– Для преподобного Лаона Хелстона, – ответил он, показывая письмо.
– Я ему передам.
– Для его рук, не для ваших, мисс.
Мистер Бенджамин отправился за Лаоном, а я осталась с кучером. И еще раз взглянув на письмо в его руке, увидела почтовый штемпель.
– Вы не торопились, – резко произнесла я.
Послание отправили несколько месяцев назад. Сразу после моего отъезда из Лондона.
Кучер вяло пожал плечами:
– Не стоит доверять коротким путям. Два истинных откровения и одно прозрение заняли гораздо, гораздо больше времени, чем два болезненных воспоминания и сон наяву. Это ваша вина, правда.
– П-понятно.
– Расстояния здесь работают не так, как там, откуда вы приехали. В Аркадии смысл заключается в вашем путешествии, и я решил, что буду брать в расчет ваше, а не мое. Но вы были медлительны. Да и убедиться надо было, что те откровения настоящие, – сказал он, – поскольку фальшивые не в счет. Они просто заставляют кружить на месте, понимаете? Заставляют в самом деле потеряться.
– По-моему, я вообще ничего не знаю.
Он почесал перепончатым пальцем кончик своего плоского рыбьего носа:
– Знание важно, и все тут. Лучше всего считать повороты и виражи. Не хочу потеряться.
Появился Лаон, взял у кучера письмо и вежливо похвалил за хорошую работу. Мистер Бенджамин стоял позади, нервно подрагивая и кусая нижнюю губу.
– Что сделано, то сделано, – фейри приподнял шляпу и, ссутулившись, скрылся в тумане.
Лаон молча прочитал письмо, а когда опустил руку, его лицо превратилось в маску.
– Кэти, еще раз: кто тебя прислал?
– Прислал?
– Из миссионерского общества. Человек, с которым ты переписывалась.
– Джозеф Хейл, – ответила я, – у меня попрежнему лежат его письма.
– Это от него, – сказал Лаон. – Он… он утверждает обратное.
– О чем ты?
Лаон передал мне письмо, и я прочла его, держа дрожащими руками.
«Общество недавно получило корреспонденцию от вашей сестры, Кэтрин Хелстон, у которой, похоже, сложилось впечатление, что мы оба одобряем и оплачиваем ее поездку в Аркадию. Но это не так. Я могу только предположить, что кто-то писал ей, используя мое имя. Не имею понятия, почему кто-то поступил подобным образом, но вполне возможно, что он пытается опорочить доброе имя Общества. Мы призываем вас действовать с максимальной осторожностью…»
