– Не понимаю, – я еще раз пробежала глазами отрывок, – зачем кому-то это делать?
– Это могут быть только фейри.
– Кто?
– Таинственные Они, с которыми Саламандра настолько связана обязательствами, что совершенно нас избегает. Те, кто делают так, что даже когда она говорит, то наполовину заикается. Те, кто написал гейс. Маб. Ее братья и сестры. Существа, живущие в аду изгнания.
– Гейс не настоящий. Это всего лишь уловки… об этом было в дневнике Роша.
– Но как же Саламандра? – напомнил Лаон. – И то, что защитило нас от ее огня?
– Защитило, – я содрогнулась, вспомнив море пламени.
– Мы… – пробормотал Лаон. Отвернулся, скрестил руки на груди и задумчиво забарабанил пальцами по губам. – Кровь связывает кровь. Кровь узнает кровь.
– Так сказала мисс Давенпорт. Она сказала, что именно поэтому гейс защищает и меня. Потому что… – Я замолчала.
И тут мы оба поняли страшную правду.
После всего произошедшего это уже не должно было иметь значения. Я ведь сама насмехалась над Лаоном за то, что он так думает, хотя мои руки все еще пахли кровью и обращение Аркадии висело на волоске.
– Нет… этого не может быть, – покачала я головой. Голос срывался, как и сердце. Сплетенные пальцы закрыли рот, я пыталась удержать все в себе, затолкнуть обратно. – Получается, должен быть еще один гейс, который меня защищает. То есть мисс Давенпорт тоже говорила, что я – подменыш. Значит, она просто не знала. Она сказала, что все поняла, догадалась, что Бледная Королева знает и… и…
– Они привели тебя сюда не просто так. – Мрачное спокойствие Лаона пробилось сквозь мою панику. – Ужасная вещь – зеркала. Это сказала Саламандра. Мне показывают мой собственный грех.
– Нет, этого не может быть. – Я знала, что должна чувствовать отвращение, знала, что должна возненавидеть себя за свои грехи. Я все это знала, и мне хотелось думать, что оттого-то у меня и выворачивается желудок. Человеческий ужас от моих поступков. – Я – подменыш.
– Те двое, которых мы встретили на рынке, сказали, что мы на них похожи.
– Нет.
В горле у меня поднялась кислая волна, и я никак не могла ее проглотить. Из всего чистого, из всего настоящего уцелела лишь наша любовь, я за нее цеплялась изо всех сил, но вот и она ускользала.
– Я сказал: нет, мы не такие же. Но именно это они и имели в виду.
– Нет, – повторила я, и голос мой звучал уже слабее, так же слабо, как и мое сопротивление.
Мне вспоминались каждый наш поцелуй, каждая ласка, но теперь они были запятнаны новым и одновременно старым знанием. Оно заполонило разум, как мотыльки – библиотеку.
– Ты плачешь, – сказал Лаон.
Мои руки взметнулись к лицу. Оно было мокрым от слез и запачканным моими прикосновениями. Я смотрела на эту грязь с отстраненным удивлением, дыхание прерывалось, а сердце колотилось в груди огромным кулаком боли.
– Ты никогда не плачешь.
– Мне не нравится, что ты видишь, как я плачу, – ответила я.
– Подменыши не умеют плакать, – сказал он, – я как-то об этом читал. Вот почему церковь обычно говорила, что их следует колотить, ведь они будут смеяться над болью и не прольют ни слезинки…
– Нет, – я терла лицо промокшими рукавами.
– А чай, помнишь? Саламандра думала, что ты не станешь пить его с молоком.
– Это чепуха… – огрызнулась я, вспомнив, что молоко должно скисать рядом с подменышем. Поэтому-то мисс Давенпорт всегда сторонилась молока в чае.
– А после Саламандра замолчала. Она хотела нам что-то сказать.
– Нет, Лаон, мы – ты и я – мы не можем быть… – я наконец отняла от лица трясущиеся руки.
Наши взгляды встретились.
Я боялась увидеть в его глазах ужас, боялась отвращения, которое там замечу, внутреннего отторжения. Боялась, что он станет вздрагивать от каждого моего прикосновения. Боялась нестерпимого расстояния, которое протянется между нами.
Но в этом свете его глаза казались черными и непроницаемыми, холодными и далекими.
– Я никогда не хотел, чтобы ты так на меня смотрела, – произнес он.
– Лаон!
По моему лицу катились слезы. Слишком многое хотелось сказать, слова кипели внутри, я задыхалась. Рот превратился в могилу, где всякая мысль умирала, так и не выбравшись наружу. Именно их гниение, которое я ощущала, и наполняло меня мучительным отвращением.
Лаон засмеялся. Запрокинул голову и просто засмеялся. Широкие плечи тряслись от бессмысленного веселья, пока глаза тоже не наполнились слезами.
– Я думал, ты видение, которое появилось, чтобы меня соблазнить, – его прекрасный рот жестоко кривился. – Думал, что тебя исторг туман, чтобы заставить меня согрешить, потянуть меня вниз, утащить в ад. Думал, что смогу сбежать от себя, от своих грехов, от своей сестры. Думал…
– Лаон, нет… – Я не была уверена, чему возражаю, но хотела, чтобы он остановился. Я и сама хотела остановиться.
– Но они сделали кое-что получше.
Я бросилась к нему, закрыла его губы своими. Мокрые от слез ладони обхватили его лицо, то был не столько поцелуй, сколько жесткая, упрямая встреча губ. Это нужно было прекратить. Все нужно было прекратить, заглушить.
Задыхаясь, он выдавил:
– Ты моя сестра.
Мои щеки прижались к его лицу, мои слезы стали нашими общими. Мы были расколотыми отражениями друг друга.
– Ты моя сестра, – повторил он.
И не оттолкнул.
Глава 42. Призыв в ночи
Но все напрасно, над младой Ганорой
[102],
Чье сердце скреплено молитвой, демон
разносит свой зловещий, мрачный шепот;
Но то печаль, не грех, что нарушает
Покой и безмятежность сонных грез.
И все же дева скрежещет зубами,
И мечется, и стонет. Жаркий пот
Покрыл ее чело. А через дверь,
Что крепко заперта, со злой улыбкой фея
Глядит на деву, глаз не отрывая.
Как та злодейка, что равно ликует
И ужас видя, и любви томленье,
И гонится со смертью и угрозой
За брачной ночью со времен Адама,
Который первым чары смог ослабить.
А дочери пропащего народа кричат:
«Лилит! Лилит! Лилит упала!»
Ведь прерван был незримый сей полет
В тот миг, как были сброшены замки
И нарастал полночный лунный танец
С любовною гармонией.
Реджинальд Гебер. Morte D’Artur
[103]: фрагмент из книги «Жизнь сэра Реджинальда Хибера, доктора богословия, лорда-епископа Калькутты, написанная его вдовой. С выдержками из его корреспонденции, неопубликованными стихами и личными бумагами» В ту ночь мне приснился сон.
