– Что это вообще значит, являться с таким опозданием? – набросился на Хюльдара некто в пиджаке, казавшемся севшим при стирке. Этот так называемый стиль, видимо, был в моде – все банки и юридические фирмы нынче забиты молодцами в подобных облачениях. То же касалось и галстука – по всей видимости, люминесцентного. Очень умно! Стрижка слишком уж ухожена, чтобы выглядеть естественно, – как, видимо, было изначально задумано. Между кричащим ярмарочным галстуком и глянцево прилизанным причесоном торчало невыразительное, тусклое лицо, которое невозможно было ни описать, ни запомнить, – лицо, о котором мечтают преступники. Его нельзя было назвать ни уродливым, ни красивым, ни грубо скроенным, ни мягко очерченным; на нем не было ни шрамов, ни веснушек – только расположенные в нужных местах глаза, рот и нос. Поэтому Хюльдар не сразу сообразил, где он видел этого человека раньше. Кажется, это был прокурор, звали его Конрауд, и в любом случае такое начало их отношений было совсем некстати.
Однако Хюльдар даже обрадовался, что его распекают, – сейчас он приветствовал все, что угодно, лишь бы не разговаривать с Фрейей. Он тут же проникся пониманием в адрес прокурора, ибо мало что так мобилизует на работу, как хорошая взбучка. В последнее время следователей стали направлять на курсы подготовки управленческих кадров, где делался упор на тактику одобрений и поощрений, однако в реальных отношениях между начальством и подчиненными такая метода работала куда менее эффективно. По крайней мере, Хюльдару трудно было представить похвалу, которая могла бы подействовать на него так же, как нагоняй. Да и вряд ли было уместно сейчас качать права – напротив, по мнению Хюльдара, стоило как раз включить мягкую дипломатию. Наглый тон вряд ли пришелся бы по вкусу расфуфыренному законоведу, не говоря уже о прочих.
– Как я уже сказал, на это были уважительные причины.
Хюльдар не стал поминать своего тупоголового шефа Эгиля, который никак не мог решить, кто должен руководить следственной группой. То, что выбор пал на Хюльдара, стало для него самого полной неожиданностью – он давно привык, что назначения на ответственные посты обычно обходят его стороной. В таких случаях выбор падал на более опытных, в годах, следователей – хотя и не настолько в годах, чтобы считаться уходящими на заслуженный отдых, – так что у Хюльдара было мало шансов в ближайшее время вскарабкаться по служебной лестнице. Да и выделялся он из основной массы сотрудников не совсем выгодно: и думал не в такт со всеми, и беспрекословным выполнением приказов свыше особо не отличался. Как следствие, у него было мало влиятельных друзей, поэтому в то время, когда его коллеги обсуждали вероятного руководителя расследованием, Хюльдар спокойненько попивал кофе, совершенно уверенный, что его кандидатура никому и в голову не придет. Короче, это припоздавшее решение шефа ошарашило не его одного…
Установившуюся тишину нарушил сидевший за столом пожилой мужчина с всклокоченными волосами. Одежда сидела на нем как-то неудобно, перекошенно; пальцы больших, покоящихся на столе ладоней переплетались, словно в молитве.
– С меня достаточно, я забираю Маргрет домой.
Хюльдар сообразил, что это дед девчушки и, в отсутствие отца, ее временный опекун. Отец прилетел утром из Штатов, был встречен в аэропорту и доставлен прямиком в отделение для допроса, который, насколько было известно Хюльдару, еще не закончился. Если б его бестолковый шеф разродился решением раньше, этот допрос вел бы сам Хюльдар, а теперь ему придется довольствоваться протоколом.
Через встроенное в стене комнаты окно Хюльдар увидел плачущую Маргрет; ее утешала одетая в желтое платье темноволосая молодая женщина. Из стоявшего в центре стола динамика доносился сливавшийся со словами женщины детский плач. После того что Хюльдар увидел на месте происшествия, было не удивительно, что девочка плакала. Судья принял решение провести собеседование в Доме ребенка, когда стало ясно, что уговорить девчушку даже войти в здание полиции невозможно. Созерцая эту грустную картину, Хюльдар был чрезвычайно рад такому обороту; он не мог представить себя на месте женщины, вытиравшей сейчас слезы Маргрет, – вдобавок в пустой мрачной комнате для допросов в их отделении.
Плач ребенка явно действовал на всех угнетающе. Фрейя потянулась к динамику и выключила звук. В комнате повисло тягучее молчание, и внимание присутствующих отвлеклось от Хюльдара. Все теперь смотрели на Маргрет и женщину в желтом платье, будто зачарованные развернувшимся на огромном экране беззвучным телешоу. Никто не проронил ни слова, но все, видимо, думали об одном и том же: что довелось увидеть или услышать этому ребенку?
До сих пор было неясно, как долго девочка находилась под кроватью и как там оказалась. Вряд ли она залезла туда уже после убийства, и поэтому напрашивался логичный вывод, что у нее есть важная информация о событиях ночи. Ее братья, которых нашли возле дома, ничего не слышали, поэтому от полученных от них сведений было мало толку.
Их уже опросили, все прошло хорошо. Показания были последовательными; несмотря на юный возраст, оба довольно четко описали случившееся с ними. Они проснулись утром, двери комнаты были заперты; когда на их зов и стук никто не откликнулся, они вылезли через окно на улицу, где их увидела соседка.
Последняя утверждала, что в эту ночь она спала как убитая, а ее муж сказал, что просыпался несколько раз от какого-то неясного шума, но что это было, так и не смог объяснить. Следователи сошлись во мнении, что, возможно, Элизе удалось несколько раз закричать, пока убийца занимался приготовлениями. Между окнами спален двух домов было всего несколько метров, так что крик Элизы мог спокойно донестись к соседям через открытую форточку. Соседи с другой стороны вообще не заметили ничего подозрительного – никакого движения вблизи дома, никаких гостей или посторонних.
Таким образом получалось, что, не считая самого преступника, Маргрет являлась единственным человеком, способным пролить хоть какой-то свет на происшедшее. Утром было невозможно уговорить ее вылезти из-под кровати, и в конце концов Хюльдару пришлось тащить ее оттуда силой. Не без трудностей, но все же получилось обставить все так, что, выходя из комнаты, девочка не увидела тела матери и ужасной обмотки на ее голове. В доме из Маргрет не удалось выудить ни слова, и после нескольких неудачных попыток судмедэксперт потребовал, чтобы Хюльдар оставил ее в покое и отправил в больницу на обследование – он был обеспокоен ее эмоциональным состоянием.
После больницы Комитет защиты детей решил до приезда отца поместить детей у бабушки и дедушки по отцовской линии. Всем участникам расследования было ясно, что опрос девочки лучше закончить до того, как она встретится с отцом. С ним, скорее всего, будет труднее договориться, чем с дедом и бабушкой, – в данный момент он мог находиться в состоянии шока либо охранять какие-то свои интересы. Большинство убийств женщин по месту жительства так или иначе связано с их супругами или любовниками. У следствия пока не было подтверждения, что он находился за границей к моменту смерти жены, хотя вроде бы все на это указывало. Но такое алиби все равно не освободило бы его от подозрений. Если, например, выяснится, что у них в семье были проблемы, не исключено, что он мог нанять для убийства кого-нибудь другого.
