Не врал раньше.
«Опасная женщина. От нее нужно избавиться.»
Ерунда, отвечает Джош тахтону. Слышит тот Джоша, не слышит – неважно. Ерунда, с чего это тебе бояться мисс Шиммер? Ты – призрак, тебе ничего не страшно.
Сэм вытирает тряпкой кровь с кулака.
– Что у тебя с рукой?
Сэм кривит рот:
– На улице старик Каллахан собаку избивал. Чуть не убил.
– Она его покусала?
– Кто, Душечка? Милейшая псина. Она и индейца не укусит!
– А ты что?
– Дал ему в зубы. Придурок пьяный! Слов не понимал, в драку лез.
И подводит итог:
– Сам нарвался.
«Кто-то взял лопату жидкого коровьего навоза – здоровенную такую лопату! – и швырнул во всех без разбору…»
Шансфайтер, думает Джош. Вот к «Белой лошади» подходит свихнувшийся шансфайтер. Такие бывают? Допустим, бывают. Встает напротив дверей, палит из шансера. Из дробовика-шансера. Чертова прорва несчастных случаев, проклятий, «черных полос». Чем там еще они стреляют? Бах! Чертова прорва, в кого попало, без разбора.
Меня тоже зацепило.
Меня зацепило, но тахтон сказал: я больше не цель.
Зубастый червячок сомнения вгрызается в душу. Прокладывает ход за ходом. Растет, жиреет. «Мне это не нравится, – говорит себе Джошуа Редман. – Будь я проклят, если мне это хоть в чем-то нравится!»
2
Рут Шиммер по прозвищу Шеф
– Ты устала? Садись, вот кресло!
Рут стоит.
Ее с Пирсом разделяет лохань с остывшей водой, в которой Пирс принимал ванну. На полу вокруг лохани мокрые пятна. Два человека, два материка, разделенные морем.
– Эллен скучает, – отчим разводит руками. Наверное, хочет показать, как сильно скучает мать Рут. – Зовет тебя переехать к нам, осесть на одном месте. Спрашивает, когда же ты наконец остепенишься.
– Кого спрашивает? Меня?
– Господа, должно быть. Ты все равно не ответишь.
Он прав.
Рут одергивает пыльник, хотя в этом нет нужды.
– Что ты делаешь в Элмер-Крик, Пирс? И что здесь делаю я? Зачем ты попросил меня приехать?
Зачем я приехала, спрашивает Рут себя. И не знает ответа.
– Я хочу нанять тебя, девочка.
– Нанять? В каком качестве?
– А в каком качестве тебя обычно нанимают? Чем я хуже любого другого нанимателя?
Всем, хочет ответить Рут. Чем? Всем.
– Чепуха, – вместо этого говорит она. – Полная чушь.
– А если не чепуха?
– Кто-то угрожает тебе? Найми охрану. Я имею в виду обычную охрану. Вроде того стрелка, что стоит на лестнице.
– Красавчик Дэйв? Его я уже нанял. Теперь очередь за тобой.
– Я шансфайтер.
– Да ну? Ты просто открыла мне глаза.
– Ты знаешь, за кем я охочусь. И кого охраняю, тоже знаешь. Только не ври мне, что снова обул сапоги разъездного агента! Ты уже давно не дилер, ты заправляешь в конторе.
Пирс садится в кресло, которое еще недавно предлагал Рут. Берет со стола жестянку «Chesterfield» с фабричными самокрутками, достает одну. Прикуривает, пускает клуб дыма. Жестом предлагает Рут угоститься; пожимает плечами, когда та отказывается.
У Рут возникает странное ощущение. Ей кажется, что Пирс курит не табак, а время. Говорят, умелый мастер сворачивает четыре таких самокрутки за минуту. Пятнадцать секунд сгорают в пламени, в опасной близости от рта Бенджамена Пирса.
– Я заправляю в конторе. Но сейчас я обул сапоги разъездного агента. Я выехал за искрами, девочка. Светит крупный куш, я хочу, чтобы ты охраняла меня.
⁂
Искры, искры, искорки.
Никто из ныне живущих не помнит те времена, когда родились первые дети с искрами. Божье благословение, метка дьявола, каприз природы – поколения сменились со дня начала. Христофор Колумб зашел в бухту Бариэй, Америго Веспуччи – в залив Маракайбо, Жак Картье прибыл на остров Ньюфаундленд, а в мире повсюду уже рождались дети, в которых горела крошечная, но вполне различимая искра.
Хуан Ортега из Мадрида взглядом мог поднять перышко. Только перышко, ничего тяжелее пера. Ли Фу из Бэйцзина наливал воду из кувшина в чашку – и струйка меняла направление без видимой причины. Текла вниз, потом вдруг загибалась кверху смешным фонтанчиком. Ты моргнул, а вода уже вернулась к своему естественному току. Альбер Бенаквиста из Шуази-ле-Руа мог поднять отцу, матери, другу – кому угодно! – температуру тела. На три сотых градуса, может быть, даже меньше. Отец, мать, друг не замечали перемен, но факт оставался фактом.
Алешка Сотников из Рязани дыханием зажигал лучину. Фатима из Самарканда брала в руки розу, накалывала палец о шип – и лепестки меняли цвет на более темный.
Примеры множились, дети рождались.
Священнослужители, как бы ни звали они своего бога, не успели определиться, по чьему ведомству проходят носители искр. Споры длились, зажглись и погасли костры, встали и разрушились алтари. Но было поздно: сперва искрящая детвора была в меньшинстве, потом вышла вровень с остальными, далее – большинство, подавляющее большинство. В конце концов каждый ребенок появлялся на свет, неся в себе ту или иную искру.
Дети выросли. У них родились свои дети.
Искры стали обыденностью.
Чепуха, не стоящая внимания. Искру не к чему было приспособить, так слабо она горела. Искру нельзя было объявить вне закона, как нельзя сделать преступлением наличие носа или ушей. Малыши играли со своими искрами, хвастаясь перед сверстниками. Подростки не видели в искрах ничего такого, что могло бы принести пользу или помочь выделиться. Взрослые забывали о своих искрах в суете дел, забывали и не вспоминали даже на смертном одре.
История сохранила имя: Ян Голуб из Праги. Пьяница, умирающий от желания опохмелиться, он предложил кабатчику Новаку купить у него искру. Новак, человек с оригинальным чувством юмора, согласился, но потребовал оформить все по закону. Позвали стряпчего, поставили подписи под договором купли и продажи. Ян Голуб получил две кружки темного пива, каковые выпил и захотел еще. Кабатчик налил ему третью – не из щедрости, а скорее от удивления.
Только что Новак выяснил, что помимо его собственной искры, которую он получил при рождении, в нем горит купленная искра Голуба. Сам же Голуб свою искру утратил, к чему остался равнодушен чуть более, чем полностью.
Позднее завсегдатаи кабачка утверждали, что Новак установил таксу: кружка за искру. Скупка продолжилась, от желающих отбою не было. Дела у Новака шли лучше лучшего, и не только потому что в кабачок валили желающие продать искру. Вместе с ними шли зрители, зеваки, сочувствующие и насмешники; шли и брали выпивку с закуской, ибо что еще брать в кабачке?
