Крик и эхо. Тогда и сейчас.
Нет, тахтон. Пожалуй, я не стану выговаривать тебе за ночное самовольство. Мелкая шалость не стоит взбучки.
– Тревогу? – многочисленные Сазерленды чешут в затылках. – Кажись, Джек поднял. Вышел отлить, глядь: пожар, мать его! Стал орать, будить.
– Никого поблизости не видел?
– Да вроде, нет…
– Краснокожие, – произносит Эйб. – Точно вам говорю!
– Что – краснокожие?
Многие оглядываются по сторонам. Нет, никого.
– Если эти не захотят, – Эйб опять плюет себе под ноги. С ожесточением растирает плевок сапогом, – ты их днем с огнем не увидишь. Все слыхали? Днем с огнем. А уж ночью и подавно.
– Зачем им нас поджигать?
– У нас с шошонами мир.
– Мир миром, – вмешивается Джош, – а нефть вы добываете на их территории.
– Это наш промысел!
Спорить с Сазерлендами себе дороже: чуть что, глотку перегрызут! Семейная собственность – дело святое. Джош машет рукой:
– Остыньте, парни. Никто вашу нефть не отбирает.
– Это наш промысел!!!
«Расскажите это шошонам, сэр, – думает Джош. – Они-то уверены, это их земля.» Он прикусывает язык, боясь произнести опасные слова вслух. Сазерленды и так на взводе. Одна искра – и полыхнут вдвое жарче их драгоценного промысла.
– Зачем им вас жечь? Шесть месяцев все нормально было…
– Сюда род Горбатого Бизона откочевал. Может, им мы не по нутру?
– Горбатый Бизон?
– Там стали, – кто-то машет рукой на северо-запад. – Милях в десяти.
Вряд ли промысел подожгли индейцы. Огонь едва не пошел по прерии аккурат на них. Когда бы не мисс Шиммер и ее дружки, перекопавшие склон… Индейцы не безумцы, сэр. Самим себе проблемы создавать? Решили устроить поджог – обождали бы, пока ветер сменится.
– Точно, краснокожие! – кипятится Эйб.
– Больше некому!
– Увижу хоть одного индейца в окру́ге – пристрелю!
– Верно!
– Пусть только сунутся!
Гомонят возбужденные мужчины, сыплют угрозами и проклятиями. Джош глядит в сторону предполагаемого становища шошонов – и видит одинокого всадника на пригорке. Индеец? Нет, саквояжник, отчим мисс Шиммер. Спутников не видно – уже скрылись за холмом. Он-то почему задержался?
С такого расстояния лица не разглядеть. Но Джошуа Редман уверен: всадник смотрит на него. Ни на кого другого, только на него.
Какого черта он пялится?!
В сердце вспыхивает беспричинная злость. В груди вспыхивает и гаснет острая боль: такое впечатление, что где-то наверху оборвался трос – и падающая люстра саданула Джоша латунным краем. Глаза слезятся, силуэт всадника расплывается, двоится. Джош смаргивает, трет глаза грязной ладонью. Пока он это делает, саквояжник разворачивает лошадь и скрывается за холмом.
Рядом с Джошем стоит тахтон. Кажется, оба они – и человек, и призрак – испытывают одни и те же чувства.
Глава седьмая
Зачем тебе шансер? – Стрельба по бутылкам. – Шошоны. – Два волка. – Мистер Пирс и мистер Редман. – Наследство. – Я еду с тобой.
1
Рут Шиммер по прозвищу Шеф
(четырнадцать лет назад)
– Что это?
– Несчастье, дядя Том.
– Большое, малое?
– Малое.
Второй патрон полетел от стола к окну, через весь кабинет.
– А это что?
Рут поймала патрон:
– Тоже несчастье.
– Большое, малое?
– Малое. У тебя вообще есть большие?
– Есть. Я ими редко пользуюсь. Отвечай быстрее.
– Что?
– Не жди, пока поймаешь. Отвечай, пока он летит.
– Я не смогу.
– Сможешь.
– Я не уверена…
– И не надо. Просто отвечай, не задумываясь. Что это?
– Проклятие.
Слово было уже произнесено, когда Рут взяла патрон из воздуха.
– Угадала. Бросай все обратно. Бросай левой рукой.
Патроны улетели к дяде Тому: один за другим. Поймав их, точно мух, Томас Эллиот Шиммер вернулся к прежнему занятию: чистке оружия. Рут присела на кушетку, внимательно глядя, как дядя Том откладывает шансер и берет свой старенький, чертовски тяжелый «Colt Army». Ставит курок на полувзвод, освобождая фиксаторы вращения барабана, с помощью деревянного молотка выдавливает соединительный клин, проворачивает барабан на пол-каморы…
Вчера они с дядей стреляли на заднем дворе. Недостойное занятие для юной леди, как сказала тетя Маргарет. Позавчера стреляли тоже. По бутылкам и камням. Сегодня дядя Том обещал подвесить бутылки и хорошенько раскачать. Он всегда держит свое слово. Недостойное занятие? Когда тетя это сказала, дядя согласился с ней. И добавил, потому что думал, будто Рут не слышит:
«Если это ее отвлечет, пусть стреляет. Ты заметила, она улыбается во время стрельбы?»
Тетя Маргарет согласилась. Раз улыбается, пусть.
– Сапоги, – нажав рычаг зарядного пресса, дядя Том отделил ствол от рамки. – Кривой Джордж стачал тебе новые сапоги. На левом подошва толще, чем на правом. И каблук чуточку выше. Со стороны ничего не заметно. У Джорджа золотые руки и глаз-алмаз. Один, зато алмаз.
– Зачем? – надулась Рут. – Не нужны мне никакие сапоги.
– Думаешь, я не вижу, что ты хромаешь? Да, поначалу это незаметно. Чем больше ты устаешь, тем больше это видно. Твоя левая нога короче правой. Самую малость, но это сказывается. Хорошие сапоги, не фыркай!
– И револьвер, – нахмурилась Рут. – Хорошо?
Она не любила, когда ей напоминали о переломе. Сбежать от бандитов, добраться до родной усадьбы, чтобы вылететь из седла посреди дубовой аллеи, за двадцать ярдов до крыльца? Позор! Слава богу, сломала только ногу, не шею.
Она не любила, да. Но как тут забудешь, если тебе об этом напоминает каждый шаг?
Дядя Том снял барабан. Для быстрой чистки этого хватило бы, но Томас Шиммер никуда не торопился. Достав ниппельный ключ, он вывинтил из барабана все брандтрубки. Если их долго не чистить, объяснял Том, они могут закиснуть в гнездах от нагара или ржавчины.
Тетя Маргарет ругалась, распекала мужа на все корки. Требовала, чтобы старый дурак прекратил забивать племяннице голову всякой чушью. Рут слушала «всякую чушь», дрожа от восторга, как истинно верующая – проповедь священника.
– Я уже подарил тебе револьвер.
– Шансер.
– Зачем тебе шансер?
