Джош приходит в себя. Собирается с духом…
«С духом? Что от меня осталось, кроме духа? С чем мне еще собираться?!»
Снова.
Опять.
Еще раз.
Солнце окрашивает запад кровавой киноварью. В бледной синеве неба проступают тона индиго. Силы заканчиваются. Сил больше нет.
Бесплотный мистер Редман сидит на камне ярдах в тридцати от тахтона. Волком зыркает на недавнего друга, ангела-хранителя, ныне – злейшего врага. Тахтону это дело – как с гуся вода. Добровольцы готовят немудрящий ужин из припасов, выделенных городом, и заместитель шерифа принимает в стряпне самое деятельное участие. Смеется над тупыми байками неугомонного Стокса, режет полосками сердце и печень годовалого бычка, приведенного с собой и только что освежеванного толстяком Хупером; бросает это добро в котелок, весело булькающий на огне. Сняв пену и выждав с полчаса, горсть за горстью добавляет рис, купленный в бакалее семьи Ли, морковь и картофель, сушеные впрок; стручок красного перца…
«Похлебка сукиных детей» – коронный номер Джошуа Редмана, сэр. Все украл, сволочь, все до последнего цента!
Свой в доску! Душа компании.
Джош плачет. Никто не видит, не стыдно.
Глава тринадцатая
Шаги в коридоре. – Доброй ночи, говорит кольт. – Ночная поездка. – Уже все, мистер Клеменс. – Арчибальд кается. – Здесь не любят безумцев.
1
Рут Шиммер по прозвищу Шеф
Ветер за окном.
Лай собаки. Где-то хлопает белье, забытое на веревке. Гомон и выкрики: это салун. Выкрики и гомон: это второй салун, дальний. Расстояние компенсируется публикой: в «У Счастливчика Джо» народ развязней. Фыркает лошадь: кто-то проехал. За два дома отсюда играют на банджо.
Все это не мешает Рут спать.
В Гранд-Отеле действительно не было клопов. Комната, выделенная Рут, оказалась просторной, с мебелью. Кровать рассохлась, но мисс Шиммер спала одна, значит, для скрипа причин не было. Перед сном ей принесли ванну, полную горячей воды. Ванной здесь служила жестяная лохань вполне приемлемых размеров. Постояльцам также полагался кусок пористого мыла «Слоновая кость», на этикетке которого был изображен красавец-усач, моющий руки в ручье. Из кобуры усача торчал револьвер; на берегу, прислоненный к дереву, стоял винчестер. Рядом валялась лопата. Могил в пределах видимости не наблюдалось, но все говорило о том, что усач моет руки не просто так.
Украшал этикетку двусмысленный слоган: «Оно плавает».
Чистая, как в детстве после долгого купания, Рут ложится в постель. Впору пожалеть, что отчим сразу не предложил мисс Шиммер поселиться в отеле. С другой стороны, предложи он это сразу, и Рут отказалась бы из чистого упрямства.
Точно отказалась бы, она себя знает.
Даже присутствие Пирса за стеной не слишком раздражает Рут. Отчим ведет себя тихо, вскоре Рут забывает о нем. В отличие от доктора Беннинга, старого пропойцы, Пирс не храпит во сне.
Лай собаки. Ветер за окном. Банджо.
Шаги в коридоре.
Сна как не бывало. Подхватившись на ноги – будь ты проклята, скрипучая кровать! – Рут мимоходом жалеет, что сегодня не спит одетой, как обычно. Расслабилась, принцесса?! Натянуть штаны, сунуть ноги в сапоги, надеть рубашку – все это время. Время, звуки, шорохи.
В коридоре тихо. Он прислушивается?
Кто – он?
Это мог быть Пирс, сходивший до ветру. Нет, у Пирса под кроватью ночной горшок, Пирс не станет тащиться к дощатому нужнику. Это может быть Красавчик Дэйв: что-то услыхал, явился проверить. Это может быть Арчи. Кто-то из обслуги…
Рут берет револьвер. Один, тот, который заряжен свинцом. Откидывает щеколду, резким толчком распахивает дверь. В два шага она вылетает в коридор, ствол ищет цель.
Не находит.
Коридор пуст. Горит светильник на стене. Фитиль прикручен до отказа, свету мало. Но его вполне хватает, чтобы оценить пустоту коридора, полную и абсолютную. На цыпочках Рут подходит к комнате отчима, прикладывает ухо к дверной створке. Левое ухо, потому что краем правого глаза она следит за лестницей.
Ствол кольта направлен в ту же сторону.
Пирс не храпит во сне. Сейчас это не радует мисс Шиммер. Напрягая слух, она улавливает тихое, чуть хрипловатое сопение. Спит, не спит – отчим дышит, отчим спокоен. Если ей почудилось, волноваться не о чем. Если не почудилось…
Рут спускается по лестнице на первый этаж.
В холле за конторкой спит портье. Уронил голову на руки, вывернул так, словно ему сломали шею. Спина, можно поклясться, затекла, утром едва разогнется. Рядом – очки в проволочной оправе. Записная книжка с именами постояльцев.
Спит. Это хорошо. Шум разбудил бы парня. Значит, здесь никого не было. Или загадочный кто-то старался не шуметь.
В углу холла, над стенной панелью из мореного дуба, серебрится паутина. Часть кружев оборвана. Бегает, суетится паук. Рут не помнит, было так вчера вечером – или стало сегодня, прямо сейчас. Двигаясь тише мыши, она поднимается на половину лестничного пролета и спускается обратно. Да, если торопиться, можно зацепить паутину. Если ты спешишь выйти из Гранд-Отеля на улицу; если на тебе пыльник, длинный и тяжелый, чьи полы развеваются при быстрой ходьбе…
Она выходит на улицу.
Луна горит, как начищенный доллар. Глазам не нужно много времени, чтобы привыкнуть к ночному сумраку. Улица пуста, ветер гоняет пыль от гостиницы к «Универсальному магазину Фостера». Дремлет в витрине семейная пара манекенов. Где комната Пирса? Ага, окно выходит на зады, отсюда его не видно.
Рут ныряет в тесный – не протолкнуться! – проулок. Собачий лаз, и тот шире. Выбирается к гостинице с тыла; нет, не выбирается – выглядывает, стараясь не слишком отсвечивать. Револьвер в руке наливается приятной тяжестью. Доброй ночи, говорит кольт. Доброй ночи, мистер проповедник! Не спится?
«Ездил с парой шансеров, назвался Пастором…»
Пастор не замечает Рут. Задрав голову, он вглядывается в окно комнаты Пирса. Окно освещено: пока Рут кралась по лестнице, отчим зажег лампу. Прямоугольник оконной рамы – подрамник художника. На него натянут белый, чуть желтоватый холст. На холсте набросок углем: дверцы шкафа, изголовье кровати, голый до пояса Бенджамен Пирс. Отчим стоит у стола. Берет кувшин, наливает воды в кружку.
Рут смотрит так, словно у нее в руке – шансер. Так, словно намерена всадить в Пирса малое, а может, немалое несчастье. Она смотрит и видит рядом с отчимом еле различимый силуэт.
Воображаемый друг.
Рут уже видела его. Плод Пирсовой фантазии бесновался у реки, когда индейцы пытались посадить отчима в лодку. Сейчас воображаемый друг спокоен, неподвижен. Он медленно поворачивает голову из стороны в сторону, прислушиваясь к чему-то, слышимому только для него одного. Так путник, застигнутый в дороге зимней ночью, слушает далекий волчий вой, прикидывая, далек ли он в достаточной степени.
