Шнур вспыхивает, дымит, с шипением разбрасывает колючие искры. Широко размахнувшись, тахтон забрасывает шашку в черный зев шахты. Не слишком далеко: динамит падает шагах в семи от входа. Шашку подсвечивает огонек, ползущий по запальному шнуру.
Тахтон взбегает по склону и скрывается за гребнем.
Воняет серой. Это порох в шнуре горит, убеждает себя Джош. Он слышит тихий стон: Освальд еще жив. Джош склоняется над ним:
– Ты меня видишь, парень?
Освальд силится что-то сказать. Губы его дрожат, с них срываются только стоны.
– Прости меня, Освальд.
Освальд моргает. Его дыхание делается прерывистым.
– Это моя вина. Я не должен был…
«Не должен был брать тебя в отряд добровольцев,» – хочет сказать Джош. Поздно: взгляд мальчика стекленеет. Освальда МакИнтайра больше нет.
Джош оборачивается. Шнур почти догорел. Может ли взрыв повредить Джошу в его нынешнем состоянии? Проверять это у Джошуа Редмана нет ни малейшего желания, сэр! Он спешит прочь. Когда за спиной гремит взрыв, Джош на бегу оборачивается, но видит лишь медленно оседающую тучу пыли.
Всю дорогу до лагеря его преследует запах серы.
3
Рут Шиммер по прозвищу Шеф
– Эй! Оставь это дело, приятель!
Окрик спасает Пастору жизнь. Начни револьвер проповедника свое движение из кобуры, и в затылке Пастора мигом образовалось бы двадцать семь, и даже больше гранов
[24] старого доброго свинца. Нет, вдвое больше – все пятьдесят пять гранов.
Окрик – безопасная замена второй пули.
– Прогуливаешься, а? Дышишь свежим воздухом?
Молодой стрелок Арчи выходит из тени. Он и впрямь хорош, если опередил Пастора, оказавшись здесь, на задах Гранд-Отеля, раньше проповедника. Или следует допустить, что Арчи заранее притаился тут, будучи уверен, что Пастору не миновать этих закоулков. Тогда он хорош вдвойне.
Скрепя сердце Рут признает это.
– Дышу, – соглашается Пастор.
И всаживает заряд в грудь стрелка.
Проповедник быстр, гораздо быстрее, чем ожидала Рут. Главное, он быстрее, чем ожидал сам Арчи. Молодость против опыта, и опыт выигрывает. Призрак восковой пули, растворившейся по выходу из ствола, поражает цель – светлую область над сердцем злосчастного Арчибальда.
Светлую?!
Только это удержало руку мисс Шиммер. Валяться бы Пастору на утоптанной земле с головой, разнесенной вдребезги, но выстрел из шансера патроном неизвестной марки, произведенный не в темную, а светлую, целиком и полностью неуязвимую для несчастий и «черных полос» область разметки…
С тем же успехом Пастор мог палить из детского пугача.
Земля качается под ногами. Похоже, она качается не только под ногами Рут. Арчи роняет оружие, которое извлек за миг до этого, падает на колени, сжимает ладонями виски. Со стрелком не происходит ничего такого, что можно было бы списать на неудачу. Мир благосклонен к Арчи. Почему же он рыдает? Слезы текут по скуластому лицу, рот кривится в плаксивой гримасе:
– Господи! Как же я… Как дошел я до этого?
Пастор возвращает шансер в кобуру. Достает из кармана губную гармонику.
«Каюсь перед тобой, Господь! – поет гармошка. – Когда я осознал свой грех перед Тобой и не покрыл молчанием позора, я молвил: «Каюсь перед тобой, Господь!»…»
Тридцать первый псалом звучит легко и естественно.
– Шесть человек! Я убил их! Да, они были мерзавцами. Но я ли им судья?
«Каюсь перед тобой, Господь! И ты простил вину грехов моих…»
– Гордыня! Моя проклятая гордыня!
Пастор садится рядом с Арчи. Пыльник стелется по земле. Свободная рука проповедника обнимает стрелка за плечи.
– Виски! Женщины!
«Молился беспрерывно я, о Боже…»
– Когда я в последний раз был в церкви?!
«…но, обходя свои грехи молчанием, я с каждою молитвою слабел…»
– Матушка, моя бедная матушка! Такой ли участи ты желала мне?!
«И тяжела была мне днем и ночью Твоя рука на мне…»
– Я оставил Дженни в тягости! Я даже не знаю, кого она родила! Что, если она умерла родами?!
«…и силы сердца истощались, как от жары…»
– Я вернусь! Дженни! Матушка! Я вернусь к вам!
«Блажен, чьи прегрешенья прощены и чьи грехи покрыты; блажен, кого Господь не укорит грехом…»
– Ждите! Я скоро!
Рут еле успевает выскочить из проулка и отпрыгнуть в сторону. Останься она на месте, и Арчи сбил бы ее с ног, так он торопился. Рыдая на бегу, стрелок несется вперед, как паровоз на всех парах. Его вопли стихают в отдалении.
– Раскаяние, – Пастор даже не думает вставать. – Раскаяние малого калибра. Думаю, он сейчас разбудит местного священника и захочет исповедаться.
– Матушка? – интересуется Рут. – Дженни?
– Возможно. Но матушка и Дженни далеко, а раскаяние гложет его прямо сейчас. Поэтому – священник. Домой он уедет утром. Или не уедет. Говорю же, малый калибр. Вы еще намерены застрелить меня, мисс? Мои поздравления, я не услышал, как вы подкрались. Хорошая школа, Томми мог бы вами гордиться.
– Вы сами делаете такие патроны?
– Нет, покупаю у Зинников.
– У Зинников нет такого товара.
– А вы хотя бы раз спрашивали? Можете не отвечать, я и так знаю. Раскаяние, благословение, угрызения совести – люди интересуются такими патронами куда реже, чем проклятиями и несчастьями. Зинники, скажу я вам, мастера на разные штуки! Особенно если им хорошо заплатить.
– Дядя сказал, что патроны вы делаете сами.
– Вам известно, за что Томми прозвали Шутником? То-то же! Рут встает напротив Пастора. Откидывает полу пыльника, заправляет сзади за пояс. В этом нет необходимости, сейчас Рут без кобуры. Револьвер в ее руке опущен дулом вниз. Но жест этот хорошо знаком Пастору. Он поймет, к чему клонит мисс Шиммер.
Да, он понимает.
«Как умножились враги мои! – поет гармоника. – Многие восстают на меня…»
– Вы же не отстанете от Пирса? – спрашивает Рут. – Вы продолжите охоту за плодом его фантазии, да?
Пастор кивает. Взгляд его полон грусти:
– Увы, это так. Долг зовет, мисс.
Он улыбается:
– А вам-то что? Вам и вашему Пирсу? Допустим, я немного постреляю в плод его, как вы изволили выразиться, фантазии. Если это плод, им ничего не будет.
