Ах, так вы с призраками не знакомы? При всем уважении, сэр, тогда не лезьте со своими дурацкими замечаниями!
Мимо Джоша, содрогающегося от икоты, в город въезжают Джефферсон с его людьми, братья Сазерленды, телега с трупами и тахтон в теле бравого помощника шерифа. Хозяина тела эта сволочь опять игнорирует.
– За что ты меня ненавидишь?! – кричит Джошуа Редман в спину самому себе. Была бы у него глотка, ей-богу, сорвал бы. – Что я тебе сделал?!
О чудо! Тахтон придерживает лошадь.
«Ты заблуждаешься, – шелестит осенняя листва, беззвучная для всех людей на свете, кроме Джоша. – Я не испытываю к тебе чувств. Никаких чувств, добрых или злых. Я вообще не испытываю чувств в твоем понимании. Ни к тебе, ни к кому другому здесь. Все мои чувства, необъяснимые для тебя, направлены на мне подобных. Ты не поймешь эти чувства, не приклеишь к ним ярлык. То, что ты принимал за чувства, те нотки, какие ты слышишь сейчас в моем голосе, я позаимствовал у тебя. Если хочешь, назови их крадеными. Иначе ты бы меня не понял, не услышал, не поверил. Ты – моя одежда, без которой мне здесь не выжить. Теплый плащ в стужу, сапоги на каменистой тропе. Много ли у тебя чувств к своим штанам? Рубашке? Башмакам? Да, ты для меня важнее башмаков. Но эта важность не делает тебя кем-то, заслуживающим моих чувств. Она делает тебя чем-то, а к чему-то я равнодушен. Даже если оно приносит мне пользу, если я нуждаюсь в нем – какая разница?»
Красотка трогается с места.
«Я и сейчас отвечаю тебе, – доносится до Джоша, – не потому, что этого велят какие-то чувства. Это диктует здравый смысл. Наши отношения перешли в новую фазу, ты должен ясно понимать, что к чему. Не трать силы на страдания или надежду, не расходуй себя зря. Будь неподалеку, я еще пущу тебя в мое тело. Если ты временами не будешь возвращаться, ты погибнешь раньше, чем следует. Расточишься, иссякнешь. Так иссяк бы я, не встретившись с тобой. Это факт, сцепка причины и следствия, а вовсе не моя благодарность. Благодарность – чувство. А я, как уже было сказано, не испытываю чувств по отношению к тебе.»
Будь неподалеку, повторяет Джош слова приговора. Я еще пущу тебя в мое тело. Иначе ты погибнешь раньше, чем следует. Сэр, он так и сказал: мое тело! В смысле, его… Джош поднимается на ноги, плетется следом за отрядом. Если бы кто-нибудь видел сейчас мистера Редмана – речь о настоящем Джошуа Редмане! – ни за что не дал бы ему его двадцати семи лет.
Все сорок, сэр.
3
Рут Шиммер по прозвищу Шеф
Рут смеется. Хохочет и не может остановиться. Хрюкает, утирает слезы, сгибается в три погибели. Смех лишает ее сил. Это ужасный смех, он – родной брат истерики.
Мисс Шиммер никогда не видела приютов для умалишенных. Все, что она сейчас представляет себе, вышло из-под пера мистера Диккенса, но воображение делает это реальным в большей степени, чем личный опыт. Грязные палаты ничуть не лучше тюремных камер. Гримасничает идиот, дергая себя за длинные волосы. Маньяк скалит зубы, указывает на что-то мосластым пальцем. В столовой, где давно никто не ест, заперта женщина. У нее тяга к самоубийству, но в пустой, лишенной мебели столовой можно разве что разбить себе голову о стену. Блуждают взгляды, на лицах – дикость, ожесточение. Все доступные развлечения – кусать губы да грызть ногти. Да, еще можно бросать в воздух свои колпаки, стоя у окна и глядя на пароход, идущий по проливу. Снаружи идет дождь, внутри все покрыто плесенью. Одно счастье – если ты молод и признан всего лишь нравственно-неуравновешенным, тебя могут учить полезным ремеслам. На практике это значит, что женщин отправят стирать белье в сарай, полный удушливых испарений, а мужчин бросят в каменоломню.
И в этом аду два человека, француз с клипера Ост-Индского братства и священник, убийца галлюцинаций, беседуют о водолазных костюмах – и о людях, превращенных ныряльщиками, явившимися из преисподней, в водолазные костюмы.
Рут все еще смеется.
Пастор следит за ней. Пастор – сама доброжелательность.
– Я рад, что вам весело, мэм. Шарль тоже смеялся. Радовался, что сумасшедший дом, служивший нам пристанищем, расположен на острове.
– Странный повод для радости, преподобный. Не находите?
– Я бы нашел, но в поведении Шарля имелась система. Текучая вода, помните? Плод фантазии не мог последовать за Шарлем в приют Блэквелла. Разве это не чудесно? Шарль не был шансфайтером, в отличие от меня. Ему оставалось только прятаться.
Пастор кладет руку на револьвер:
– Я – другое дело.
Со стороны въезда в Элмер-Крик слышится шум. За поворотом дороги возникает облако пыли. Оно приближается, дробится, распадается на фрагменты. Семь всадников, отмечает Рут. Первым едет знакомый ей молодой помощник шерифа. Остальных Рут не знает. За кавалькадой тащится телега, запряженная парой тощих кляч. Возница лениво взмахивает хлыстом: раз, другой. Безнадежное дело – добиться от лошадей хоть какой-нибудь бодрости не смогли бы и трубы Иерихона.
– Зачем вам все это? – спрашивает Рут, прежде чем всадники подъедут ближе. – Стрельба по воображаемым друзьям? Правы вы или нет, какая разница? Чем они мешают вам, преподобный?!
– Есть законы, которые нельзя преступать, мэм. У тела, дарованного нам Господом, не должно быть две души. Если одна бродит рядом с телом, она должна погибнуть. Если этого не сделать, погибнет мир.
В поведении Пастора есть система, как и в поведении француза-водолаза. Жаль, эта система недоступна для Рут.
Телега останавливается на площади. Всадники сбились в кучу, оставаясь в седлах. Атмосферу, царящую между ними, не назовешь дружелюбной. Если всадники в чем-то и едины, так это в недоумении, с которым смотрят на Рут и Пастора. Помощник шерифа спешивается, подходит к крыльцу.
Редман, вспоминает Рут. Джошуа Редман.
– Мэм, – помощник прикладывает два пальца к шляпе. Он нервничает, но вряд ли это связано с людьми на крыльце. – Ваше преподобие. Прошу прощения за беспокойство, но нам срочно нужен шериф. Не могли бы вы продолжить вашу беседу в другом месте? В салуне прибираются, но для вас, я уверен, столик найдется.
Пастор остается на месте:
– Если вы к шерифу, так его в конторе нет.
– А вы случайно не знаете, где мистер Дрекстон?
– Случайно знаю. Мы перекинулись парой слов, когда он уходил. Он у вдовы Махони, забирает свежую выпечку. Сказал, вернется после полудня.
Разговор обманчиво спокоен, как «глаз бури
[26]». Помощник шерифа упорно глядит в землю, глаза Пастора бегают по сторонам. Кажется, что преподобный кого-то ищет, кого-то шустрого, быстрого, малозаметного. Расслабленность позы не может обмануть Рут: Пастор собран, Пастор готов к любому повороту событий. Он что, разволновался из-за всадников? Телеги? Отсутствия шерифа?!
