Беженцы и бандиты.
Семья Джошева тахтона и близкие тахтона Пирса.
Одних вожак привел к золотому руднику – ждать, пока он не застолбит права на участок. Индейцы? Отобрать, выдурить, умыкнуть землю у пустоголовых дикарей, которых и за людей-то считать грех – вперед, друзья, все золото наше! А неподалеку за холмом притаилась банда лихих парней. Ждут, когда придет их час. Намоют простофили золотишко, сложат в переметные сумки – тут и нападут со спины, погонят прочь. Кто станет ерепенитья, схлопочет пулю.
Греби добро лопатой!
У них в аду – как у нас на фронтире. Облапошил? Подставил? Нагрел? Вот ты и на коне, сэр! Тебе весь куш и достанется.
– Мистер Редман? – гремит с небес. – Как я рад вас видеть!
Не иначе, Господь Бог оглянулся.
Глава двадцать вторая
Танец лодочника. – Призрак виселицы. – Именем закона! – Коня на скаку остановит. – Возьми его прямо сейчас. – Вверх по рекам Огайо.
1
Рут Шиммер по прозвищу Шеф
(три минуты назад)
– Будь начеку, – предупредил Пирс.
Мэр рассмеялся:
– Боитесь, мистер Нинимби?
– Боюсь, – согласился Пирс.
– Чего? Что случайная пуля залетит на балкон?
Мэр картинно оперся о перила:
– Не бойтесь, компаньон! Я ведь сказал, что это мой город? Пули здесь летают только туда, куда укажет Фредерик Киркпатрик. А на этот балкон они даже носу не кажут!
– Будь начеку, – повторил Пирс, обращаясь к Рут. Похоже, он не слышал слов мэра, а может, не придал им значения. – Сегодня не тот день, чтобы спать на ходу.
Его лицо, подумала Рут. Я уже видела такое лицо.
Отец, увлекавшийся шахматами, возил Рут, восьмилетнюю девочку, в Бирмингем, город в штате Алабама. Она отлично помнила всю поездку – истинный праздник для ребенка, папиной любимицы. Но еще лучше Рут запомнилось лицо Пола Морфи, шахматного гения, дававшего в Бирмингеме сеанс одновременной игры вслепую на восьми досках. Тонкий нос, красиво очерченные дуги бровей, волосы небрежно падают на уши… Все это мисс Шиммер восстановила в памяти лишь потом. А тогда она видела ожившую сосредоточенность, выходящую далеко за рамки человеческого внимания. Какие-то процессы происходили, невидимые детскому глазу, и Морфи следил за каждой песчинкой, каждым дуновением воздуха, каждой каплей, складывая их в невероятные комбинации. Рут еще сказала отцу, что так, наверное, выглядел Господь Бог в момент творения мира. Отец засмеялся, потом начал журить дочь: скорее в шутку, чем всерьез. Вряд ли святые отцы одобрили бы тебя, сказал он…
Святые отцы еще меньше одобрили бы Рут, узнай они, о чем умолчала мисс Шиммер. В тот момент она думала не только о Боге. Дьявол, замышляя мятеж против Создателя, пожалуй, тоже был похож на тогдашнего Морфи.
Став взрослой, Рут узнала, что Пол Морфи замкнулся в кругу родных и близких, одержим тяжелейшей манией преследования. Гений превратился в безумца, если, конечно, Морфи не был безумцем с самого начала…
– Здесь этот безумец. Видишь?
Кивком головы Пирс указал вниз.
Сумасшедших внизу хватало, причем вооруженных. Но отчима интересовал один – долговязый стрелок с воротничком священника. Пастор подошел в разгар суматохи, незамеченный остальными. Сейчас он стоял возле проулка, где ранее скрылся Хвост Оленя, и играл на губной гармошке.
Рут задумалась, какой псалом лучше прочих подходит к ситуации, и не смогла выбрать. Смотреть вниз взглядом шансфайтера она опасалась, не желая привлечь внимание лже-отчима, чувствительного к таким вещам, но была уверена, что Джошуа Редман тоже где-то там, на площади, в гуще событий.
А может, не только Джошуа Редман.
Чего боится ложный Пирс? В переделанном теле, белей крыла ангела, он неуязвим для шансера. А даже если и уязвим, Пастор не станет стрелять по балкону на глазах у толпы разъяренных мужчин. Это верная гибель от дюжины пуль, выпущенных по негодяю, покусившемуся на мэра. Так чего же ты боишься, ложный Пирс? Того, что внизу бродит душа истинного Пирса, изгнанная тобой – и проповедник может безнаказанно расстрелять ее? Это тоже опасно. Не исключено, что выстрел спровоцирует шерифа, нефтяников, людей Джефферсона. Но Пастор безумен, с точки зрения ложного Пирса он мог бы рискнуть.
Кто-то ведь должен начать этот танец?
– Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!
Чем лодка не танцпол?
Плыви, лодочник, вверх по рекам Огайо…
Песня, откуда ты взялась?
Рут услышала ее словно наяву, в гнусавом исполнении губной гармошки. Вряд ли песню играл Пастор, помешанный на церковной музыке, но даже если и так, звук его гармоники на балконе, с такого расстояния, среди гомона и выкриков, был бы слышен еле-еле, а не ясно и отчетливо.
– Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!..
Какой вред тахтону, захватившему тело, может причинить безвременная гибель души-изгнанницы? Джошуа Редман сказал, что тахтон обещал время от времени пускать его в тело погостить. Еще мистер Редман сказал, что душа Пирса выглядела ужасно, краше в гроб кладут.
Какую работу выполняет душа для тела?
Душа одухотворяет плотскую обитель. Делает тело живым в своем присутствии – и мертвым, если уходит вон. Таков закон божий и человеческий. Живая душа, слоняющаяся рядом с живым, мыслящим, действующим телом – чудо из чудес. Что делает она для плоти, которая еще вчера принадлежала ей по закону?
Да все, что угодно!
Что ни придумай, это может быть правдой.
Неужели ворованное тело по-прежнему нуждается в своей истинной душе? Зависит от нее до последнего, до того дня, когда душа окончательно расточится? Допустим, если она расточится раньше положенного срока, погибнет злой смертью – тело выживет, но ослабеет, лишится каких-то сил, жизненно важных для тахтона…
– Танец, танец лодочника!
Танцуем всю ночь до рассвета!
Лодочник танцует, лодочник поет,
Лодочник делает все, что угодно…
Чутье стрелка вырвало Рут из размышлений.
Чужой взгляд буравил ей грудь. Медведь в шинели – Вильям Джефферсон, вспомнила мисс Шиммер, владелец угольной шахты – стоял на крыльце рядом с шерифом. Любой другой на его месте неотрывно смотрел бы на Сазерлендов, каждую секунду ожидая пули, выпущенной ему в голову. Любой другой, но только не Джефферсон. Не имея к этому ни малейшей причины, он уставился на балкон мэрии, на Рут, частично закрытую плечом мистера Киркпатрика – и пальцы медведя, слишком длинные и тонкие для такой туши, подрагивали над рукоятью револьвера. Нервозность пальцев была естественной в сложившейся ситуации, револьвер – тоже.
