– Мне кажется, это слишком просто.
– Я всегда была хозяйкой собственной жизни. И намерена быть хозяйкой и собственной смерти.
Этот разговор состоялся почти десять лет назад. И когда миссис Каннингем поступила в больницу Марии Кюри, я не узнала ее сразу: старая женщина, очень сгорбленная, странного вида, с жидкими растрепанными волосами. После операции ее на две недели отправили в санаторий, чтобы восстановить силы перед лучевой терапией, но она все равно была настолько худой, что у нее, как говорится, торчали все кости. Глаза запали, серо-белая кожа туго обтягивала высокие скулы, отчего нос и уши казались огромными. Бесцветные губы были плотно сжаты над острым подбородком. Нет, я бы ее не узнала, это она узнала меня.
– О, вы та деточка, с которой мы общались в Рединге, не так ли?
– Да, – ответила я, внезапно вспомнив ее.
– Помню, вы были такой глупышкой. Что вы здесь делаете?
– Я медсестра, старшая по палате.
Я протянула руку, чтобы поддержать ее при ходьбе. Она оттолкнула ее.
– Оставьте меня в покое, со мной все в порядке. Значит, палатная медсестра? Печально. Думаю, вы и сейчас не стали умнее, чем тогда.
Она подошла к свободной кровати, подготовленной для нее.
– Это что, я должна здесь лежать? Я-то думала, мне будет отдельная палата. Не торчать же мне здесь среди глупых старух!
И она сердито обвела глазами других пациенток.
Я объяснила, что отдельные палаты предназначены для людей в очень тяжелом состоянии, а пациенты вроде нее, которые могут сами передвигаться и которым становится лучше, всегда лежат в общей палате. Она пристально посмотрела на меня.
– Вы хотите сказать, мне становится лучше, иначе бы меня здесь не было?
– Именно так.
– Тогда расскажите это Эвелин.
– Конечно, если желаете.
– Конечно, я этого желаю! Не желала бы, не говорила бы. И Джеймсу, моему сыну, тоже скажите. Я же говорила им обоим, что мне становится лучше, а они не поверили. Два идиота!
Все это выглядело скверно по любым меркам. Я помнила миссис Каннингем энергичной, решительной женщиной шестидесяти с небольшим лет, острой на язык, с независимым характером, но никак не ожидала, что с возрастом все это уступит место такой злобе. В нашей работе мы часто видим, как замешательство и чувство бессилия перед лицом болезни выливаются в гнев, но тут было уже слишком. Мне даже думать не хотелось, как ее поведение повлияет на других женщин в палате.
В тот же день Главный пришел ее осмотреть, а я сопровождала его. Она сердито посмотрела на нас обоих.
– Давно пора было. Не люблю, когда меня заставляют ждать. Ну и что? Что вы собираетесь для меня сделать?
Он не стал вести беседу, но осмотрел ее живот и шрам от операции, который хорошо заживал.
– Нужно взять у вас кровь на анализы.
– Это не поможет. Мне нужно правильное лечение.
– Но мы не можем начать лечение, пока не получим результаты.
– И сколько ждать?
– Несколько дней.
– Несколько дней! Чушь какая. Я хочу начать лечиться немедленно.
– Мы дадим вам таблетки, чтобы подготовить ваше тело к радиотерапии.
– Ладно, хоть что-то. Но почему я вообще здесь, спрашивается? Мне сделали гистерэктомию. Тысячам женщин делают гистерэктомию, а потом они возвращаются домой и живут как жили. Почему я должна ехать в больницу Марии Кюри за каким-то там радием? Что за ерунда?
На этот вопрос всегда было трудно, пожалуй, даже невозможно ответить. В то время все знали, что радиотерапия уменьшает опухоли, и большинство людей думает, что любая опухоль – это рак. Но это не всегда так. Многие новообразования доброкачественны, многие инкапсулированы, и даже злокачественный очаг порой можно сократить до микроскопических размеров. Главный объяснил это миссис Каннингем и сказал, что при операции опухоль удалили, а радиотерапия сведет к минимуму риск ее распространения на другие части тела – по тем временам лучевая терапия считалась самым передовым методом лечения. Предстоит, скорее всего, шесть сеансов, а может быть, и десять – зависит от ее физического состояния и показателей крови. Он тщательно подбирал слова.
– Именно это я и хотела услышать, – запавшие глаза миссис Каннингем впивались в доктора, а тонкие губы буквально выплевывали слова. – Передовой метод лечения.
– Да. Вы получите самое современное лечение, какое только возможно. Мы здесь используем последние достижения науки, и наши показатели успеха очень высоки.
– Скажите это моим детям. Высокие показатели успеха – вот что им нужно знать. Дураки эти двое. Что они знают о передовых методах лечения? Ничего! Вообще ничего!
Она презрительно фыркнула, скривив губы, и повторила: «Вообще ничего».
Мы с Главным вернулись в кабинет.
– Боюсь, она будет трудной пациенткой, – сказал он. – Что-то злокачественное ест ее изнутри, и я имею в виду не рак. Что-то еще.
Я сообщила ему, что знала миссис Каннингем десять лет назад и что она производила тогда впечатление очень умной женщины – сильной, независимой и острой на язык. Он промолчал.
Через два дня к миссис Каннингем пришел ее сын Джеймс. Но в разгар часов посещения она крикнула одной из медсестер:
– Уведите его! Пусть убирается. Уведите его отсюда!
Я была занята проверкой лекарств, полученных из аптеки, и заказом следующей партии. Но, услышав громкий сердитый голос, я пошла посмотреть, что происходит. Бедный Джеймс выходил из палаты со смущенным лицом, провожаемый воплями матери:
– Не возвращайся. И скажи своей настырной сестре, что ее я тоже видеть не хочу!
– Что здесь вообще происходит? – спросила я, когда он проходил мимо. – Пожалуйста, пройдемте со мной в кабинет, поговорим. Ваша мама была раздраженной и агрессивной с самого момента поступления в больницу.
Мы сели.
– Итак, о чем же вы говорили? Откуда эта вспышка? – поинтересовалась я.
– Я просто сказал ей, что, по моему мнению, ей не следует больше лечиться и что пришло время смириться с неизбежным и умереть достойно.
«Так, – подумала я, – значит, вот откуда взялись страх и гнев».
– Пожалуйста, продолжайте.
– Ну, совершенно очевидно, что она умирает. Рак распространяется. Ей больше не нужно лечение. Но она просто выбирает решения попроще, как всем нам свойственно.
– Да-да, вы правы, – вставила я, чтобы он продолжал.
– Я напомнил ей, что десять лет назад она подписала предварительное распоряжение и ежегодно продлевала его.
– Очень интересно. Пожалуйста, расскажите подробнее.
– Она была активным членом Британского гуманистического общества. Как и все мы, вся наша семья. И добровольная эвтаназия занимает важное место в нашей повестке.
