Это было очень неожиданное и щедрое предложение, но меня насторожили слова «когда меня не будет». Словно он знал, что умрет.
Страшно, насколько быстро рак может захватить все тело. Лучевая терапия, вероятно, уменьшала опухоль в брюшной полости, но мы не могли сказать, насколько именно, не выполнив еще одну лапаротомию. А плохо было то, что мистер Андерсон быстро терял вес. С самого начала это был худощавый человек с крепкими мышцами, но через несколько недель он стал просто истощенным. Ему было трудно глотать, а после еды на него часто накатывала тошнота. Мы давали ему противорвотные, которые немного помогали, но однажды, принимая их, он сказал медсестре:
– Мне же не станет от этого лучше, правда?
– Конечно, станет! – сказала она лучезарно. – Мы бы не давали вам лекарство, если бы оно не работало.
– Только одна вещь способна мне помочь, – сказал он. – Это работа. Мой секретарь приедет в два часа, так что и я должен собираться и идти в свою кладовку, – и он улыбнулся девушке.
Мистер Андерсон всегда надевал костюм, отправляясь в свой кабинет. Вначале мы думали, что это некое актерство, способ показать свое превосходство над другими пациентами, которые обычно ходили в халатах. Однако со временем мы поняли, что это помогало ему сохранить самоуважение и чувство собственного достоинства. По мере того как мистер Андерсон терял вес, пиджак висел на худых плечах все свободнее, и ему приходилось проделывать все новые и новые дырочки в ремне, чтобы брюки не спадали.
Всегда, кроме тех дней, когда у него были сеансы облучения, мистер Андерсон ходил на работу в свою кладовку. Ходил даже на следующий день после сеанса, когда мы обычно советовали пациентам оставаться в постели из-за плохого самочувствия. Он с трудом вставал, и мы замечали, как тяжело ему бороться с тошнотой и головокружением, когда он брился и одевался. Обычно он возвращался в палату примерно в обеденное время и выглядел получше: видимо, работа и вправду ему помогала.
Рак часто означает боль. Опухоль все дальше прорастала в желудок и кишечник мистера Андерсона, и он чувствовал себе все хуже. Как измерить боль? Никто не может сказать, когда она из просто беспокоящей превращается в сильную и затем в невыносимую, к тому же у каждого свой болевой порог. У мистера Андерсона боль усиливалась: это было видно просто по его глазам, по тому, как он делал резкий вдох и закусывал губу, как он тихо стонал, когда наклонялся вперед, щадя свой живот. Однако он отказывался от обезболивающих. Пару раз он пробовал бромптонский коктейль, но потом отказался, так как после него чувствовал себя отвратительно, и он был резко против любых уколов.
Настало утро, когда ему было по-настоящему трудно надеть костюм: я видела, каких усилий ему это стоило. Наклонившись, чтобы завязать шнурки, он даже слегка охнул. Некоторое время он сидел согнувшись, а когда распрямился, лицо его было серым.
– Вам действительно нужны анальгетики, – сказала я ему.
– Нет, так не пойдет. Мне нужна ясная голова.
– Но, может быть, вам просто полежать и отдохнуть денек?
– Сегодня утром я жду важных звонков.
– Но сейчас придет ваш секретарь. Неужели он не сможет их принять?
– Нет. Я должен принимать важные решения. Именно я, никто другой. И после этого тоже будет много работы.
– Неужели это никак не может подождать до завтра?
– Никак. На кону огромные деньги.
Я ахнула, почти не веря своим ушам. Деньги?! Зачем ему еще больше денег на пороге вечности? Люди, одержимые жаждой наживы, никогда не были мне симпатичны, но он содрогнулся от боли, и я мягко сказала: «Может быть, завтра будет лучше».
– Завтра мне не станет лучше, сестра, и вы это знаете не хуже моего.
Наши глаза встретились, и я впервые поняла: он знает, что умирает. Как хорошо, что не надо больше притворяться…
– Значит, вы знаете?
– Конечно, знаю! – сказал он свирепо. – Радиотерапию назначают при раке. Я что, дурак, по-вашему?!
– Хотите поговорить об этом?
– Да, но не сейчас. У меня много работы. Давайте поговорим позже. Только один ответ мне действительно нужен: сколько у меня времени?
– Это невозможно сказать. Точно неизвестно.
– Недели или месяцы?
– Никто не может знать. Это зависит от слишком многих обстоятельств.
– Ладно. Тогда я буду вести себя так, будто ответ был «недели». И у меня много дел. Помогите мне подняться, сестра, будьте так добры.
Я помогла ему встать и с грустью и восхищением наблюдала, как он выпрямляется, стиснув зубы. Людям с болью в животе становится легче, когда они слегка наклоняются, но мистер Андерсон привык держать спину прямо. И он твердым шагом направился к двери и затем по коридору к своей кладовке.
Говорят, врачи знают все, что нужно знать о смерти. И именно врач в случае чего должен сообщить пациенту о том, что его невозможно вылечить. По моему опыту, это неверно. Ведь большую часть времени врачи находятся вне палат, в то время как медсестры и сиделки постоянно рядом с больными.
Когда я стажировалась в качестве медсестры в Рединге, я работала в мужской палате, где выполняла простые обязанности, такие как мытье тумбочек. И как-то я оказалась у постели тяжелобольного. Он схватил меня за запястье и прохрипел:
– У меня что, опухоль, сестра?!
– Да, – растерянно ответила я.
– Спасибо. А то мне никто честно не говорит. Я умру?
– Не знаю.
– А вы как думаете?
– Правда, не знаю. Никто не знает.
– Спасибо, сестра.
Он откинулся на подушки и вздохнул. С облегчением или с отчаянием – трудно было сказать.
Я лишний раз не задумывалась об этом случае, и мне, конечно, не приходило в голову, что я поступила неправильно, но несколько дней спустя старшая сестра позвала меня к себе в кабинет.
– Вы сказали мистеру С., что у него опухоль?
Я смутилась, но призналась:
– Ну, он же спросил меня, и я сказала, что да.
– Сестра, вы пока находитесь на стажировке. Я должна доложить Матроне.
В то же утро меня вызвали в кабинет мисс Олдвинкл, где повторился тот же разговор. Только я еще добавила:
– Что я должна была сказать, если он прямо спросил меня? Я не могу сказать «опухоли нет», если я знаю, что она есть.
– Вы должны были посоветовать ему поговорить с доктором.
– Но в то утро он встречался и с медицинским консультантом, и с другими врачами. Это было сразу после обхода.
– Сестра, мы не говорим пациенту прямо, что у него злокачественная опухоль. Большинство пациентов просто не может это принять.
– Но как же отвечать, если нас спрашивают?
