Матрона с трудом подбирала нужные слова.
– Я знаю, что это может быть очень трудно, но придется быстро соображать. Можно сказать что-то вроде «я не знаю» или «диагноз пока не поставлен».
– Но диагноз был поставлен. И я знала.
– Сестра, поймите: мы не можем просто обрушить на человека всю правду.
– Если бы я солгала, он наверняка понял бы это по моему лицу. Я не умею врать. Я пробовала, и лицо всегда выдает меня.
Матрона, казалось, была слегка раздражена.
– Вам нужно научиться лучше чувствовать нужды пациентов. И я перевожу вас в другую палату – вам не стоит продолжать работать в «Виктории». Думаю, вы еще научитесь и дела пойдут лучше. Можете идти, сестра.
Вероятно, многие врачи удивились бы, узнав, как часто даже совсем молодым медсестрам приходится сталкиваться с подобными трудностями. Это происходит потому, что медсестры гораздо ближе к пациентам, чем врачи. В свое время врачи сами создали эту ситуацию, воздвигнув барьер между собой и больными. Большинство пациентов в стационарах испытывает благоговейный страх перед врачами, особенно перед консультантами, и не может вступить в разговор с одним из этих небожителей. С медсестрами гораздо проще: они все время поблизости, к ним всегда можно обратиться. Правда, уже многое изменилось по сравнению с тем, что я помню: сейчас обучение медсестер происходит не в больничных палатах, а в колледжах, и пациенты не так часто контактируют с юными сестричками, которые еще только учатся. И если напуганный больной спрашивает: «Есть ли у меня опухоль?», он обычно задает этот вопрос кому-то из вспомогательного персонала – тому, кто выполняет самую простую и грязную работу, включая интимный уход. Людям нужен кто-то рядом, кто-то на их уровне – не слишком всемогущий, просто доступный. И заметьте: почти всегда уход – дело женщин. Большинство из них добры, сострадательны и смиренны. Они работают за мизерную зарплату, и администрация больниц воспринимает эту работу как должное. Но пациенты, которых страшит близость смерти, часто обращаются именно к этим женщинам за поддержкой, утешением и состраданием.
В тот день мистер Андерсон вернулся в палату на пару часов позже обычного и в изнеможении рухнул на кровать. Я рассердилась, что он надорвался на работе в своем дурацком кабинете, и решила поговорить с Главным.
Остаток дня мистер Андерсон проспал, иногда морщась от боли – мы видели, как он сворачивается калачиком, пытаясь унять ее, – но все равно продолжал спать. Во время шестичасового обхода он заворочался и затем сел на кровати. Вид у него был посвежевший. Ужин подали в семь часов, и тошнота и боль явно не беспокоили его во время еды. Я подумала, что, возможно, работа ему не так уж вредит…
Обычно время после ужина отлично подходит для того, чтобы поговорить с больными. В палате становится тихо, дневная суета стихает, снаружи темнеет, и вместе со светом, кажется, меняются человеческие умы и сердца. Мистер Андерсон сидел на кровати и смотрел, как солнце садится за деревья и как полосы из пушистых розовых облачков проступают на красном фоне заката. Он выглядел расслабленным, и я с замиранием сердца подумала: а вдруг лучевая терапия полностью его вылечит? Спонтанное излечение от рака случается: никто не может объяснить, как это происходит, но я лично видела подобные случаи.
Неудобно разговаривать с человеком в большой палате. Вы должны сидеть очень близко и говорить очень тихо. Не стоит и просить пациента прийти в кабинет: в формальной обстановке люди теряются и замыкаются в себе. Все-таки лучше находиться рядом с постелью больного, а интуиция подскажет нужный момент. Я задернула занавески вокруг кровати мистера Андерсона и села на краешек. Он чуть подвинулся, чтобы мне было удобнее сидеть, и это обнадеживало, потому что означало, что я здесь желанный гость.
– Прекрасный вечер, – сказала я, – и прекрасный закат.
– Красиво, да. Хорошо бы выйти на балкон, чтобы было лучше видно, но сейчас это потребует от меня слишком больших усилий.
– Я могла бы вам помочь.
Он улыбнулся.
– Не стоит. Солнце уже скроется, когда мы туда доберемся.
– Сегодня вечером вы выглядите намного лучше.
– Ну, я хорошо поработал с утра. Просто замечательно.
– Это явно идет вам на пользу. Я думала, что это слишком утомляет вас, но, видимо, ошибалась.
– Мне всегда нужно прикладывать усилия, я просто так устроен. Если бы я мог избавиться от этого проклятого рака усилием воли, я бы справился.
– Вас лечат радиотерапией, опухоль должна сократиться. И положительный настрой, такой, как у вас, в таких случаях очень помогает. Вряд ли вы сможете отправиться в Гималаи, но Уэльс или долина Уая, как предлагал Главный, – это вполне возможно.
– Это обнадеживает. Буду тогда настраиваться на Уай. Там непростой сплав на каноэ и есть где полазать по скалам. Неплохо, неплохо.
– Тогда, возможно, вам и вправду стоит отменить свой гималайский поход и сосредоточиться именно на долине Уая?
– Почему бы и нет? Завтра попрошу секретаря заказать карты с маршрутами в магазине Стэнфордс.
Его глаза загорелись. И, глядя на эти истаявшие мышцы, в которых сейчас не хватало силы даже для выхода на балкон, я размышляла о том, что же такое надежда.
Надежда – единственное, чего люди никогда не теряют. Даже если они знают, что умирают, надежда никогда не покидает их. Большинство надеется на новый прорыв в медицинских исследованиях, на новое лекарство, новое лечение, на чудесное исцеление, и мы должны поддерживать эту надежду, какой бы нелепой она ни была. Но надежда не исключает принятия смерти – она может существовать во многих формах.
Большинство врачей считает, что они никогда не должны позволять пациенту отказаться от надежды на исцеление. И получается, что единственный источник надежды – медицина и медики. Это слишком ограниченный взгляд на вещи. Надежда – абстрактное понятие, которое не может сводиться к лечению тела. Для каждого из нас надежда означает что-то свое. Надежда увидеть замужество дочери или дожить до рождения внука может поддерживать в человеке жизненные силы и бодрость многие недели или даже месяцы, вопреки всем медицинским прогнозам. Многие люди, зная, что у них рак, делали самые невероятные вещи: пробегали марафон, объезжали на велосипеде полмира, писали книги, получали ученые степени. Надежда, направленная на достижение, дает движущую силу и помогает без страха смотреть в будущее. Вера в загробную жизнь – это тоже надежда.
– Через несколько недель, с приходом весны, долина Уая станет прекрасной, – мечтательно произнес мистер Андерсон. – Знаете, когда я впервые заподозрил, что у меня рак, я просто не поверил. Я подумал, что врачи ошиблись. Я всегда был здоров и вел здоровый образ жизни. У меня в этом возрасте просто не может быть рака! Я был уверен в том, что диагноз ошибочен, и злился на врачей.
– Вам кто-нибудь сообщил?
– Нет. Ложь, полуправда, увертки, молчание – вот что было, то было. Для разумного человека это просто оскорбительно.
