Около полуночи раздался срочный звонок из детской палаты. Младенцу, которому сделали операцию по поводу расщелины нёба, стало трудно дышать. Я сказала, что приду, только попрошу другую медсестру остаться с доктором Хайемом.
Ребенок задыхался и чуть-чуть посинел. Ночная сиделка поила его водой, но, должно быть, немного воды попало в носовую полость, и он стал захлебываться. Это было неприятно, но не очень серьезно. Мы положили его головой вниз, похлопали по спине, чтобы он прокашлялся, и затем отсосали жидкость. Дыхание быстро восстановилось, с ребенком было все нормально, а вот медсестра явно была в куда худшем состоянии, чем малыш. Она была смертельно бледна, дрожала и безудержно рыдала. Незадолго до этого случая на руках у другой сестры умер маленький ребенок, поэтому все в палате были несколько подавлены. Без сомнения, девушка думала именно об этом. Она плакала и плакала:
– Я не знаю, что случилось, сестра. Разве я сделала что-то не так? Это я виновата?
Нужно было успокоить ее. Я сказала ей, что это могло случиться с кем угодно, предложила ей немного посидеть спокойно с ребенком на руках и попросила другую сестру принести ей чашку какао.
То одно, то другое дело – и получилось так, что я вернулась в палату позже, чем рассчитывала.
Прямой массаж сердца
Я вновь зашла в мужское отделение, чтобы продолжать бодрствовать у кровати доктора Конрада Хайема.
Тихо приближайтесь к постели умирающего, ибо свято место вокруг него. Говорите негромко, с благоговением и почтением, как под сводами храма. Пусть ум не погружается в праздные мысли. Страшному величию смерти подобает только тишина.
Подойдя к палате, я заметила, что внутри горит свет и слышится какая-то суматоха. Когда я вошла, то увидела, что вся суета происходит вокруг кровати доктора Хайема. Занавески были задернуты, но свет ярко горел, и, казалось, половина пациентов в палате уже проснулись.
Я отодвинула занавески и увидела, что трое врачей собрались проводить прямой массаж сердца. Один из них, ординатор, держал скальпель.
Доктор Хайем лежал на спине. Грудь его была вскрыта с левой стороны, от грудины до спины. Из раны текла кровь, и гладкая грудная мышца блестела при ярком освещении. Застыв на месте, не в силах ни дышать, ни протестовать, я смотрела, как ординатор быстрым легким движением рассек мышцу, обнажив ребра.
– Ретрактор, – потребовал он.
Я обрела дар речи:
– Нет! Нет! Что вы делаете? Стойте! Прекратите, говорю вам!
Не обратив внимания на мой крик, он вставил ретрактор между двумя ребрами и повернул рукоятку, чтобы максимально раскрыть грудную клетку. Я услышала, как хрустнуло ребро.
– Прекратите! – крикнула я.
Возможно, он не расслышал – он вновь повернул рукоятку, и я услышала, как хрустнуло второе ребро.
– Ножницы, – потребовал он.
Я была уже почти в истерике и сделала пару шагов вперед:
– Что вы делаете? Остановитесь! Он умирает, разве вы не видите? Оставьте его в покое.
Доктор в это время разреза́л перикард хирургическими ножницами. Он буркнул:
– Кто вы такая, чтоб вас?! Убирайтесь к черту отсюда!
Он просунул руку в открытую рану на груди, обхватил сердце доктора Хайема и начал твердо, ритмично его сжимать.
Повсюду была кровь, темная венозная кровь, черная и липкая, покрывавшая и белый халат доктора, и простыни и подушки, разбросанные по полу.
– Скверные фибрилляции, но, по крайней мере, есть какое-то движение, – сказал он, продолжая делать массаж. – Давно мы этим занимаемся?
– Две минуты двадцать секунд, – ответил один из интернов.
– Неплохо. Если будем продолжать в том же духе, мы победим. Вставай сюда. Займешь мое место. Тогда вы все будете знать, что делать в следующий раз.
Он вытащил руку и отступил назад. Интерн встал на его место и просунул руку в дыру в грудной стенке.
– Чувствуешь сердце?
Молодой человек кивнул.
– Желудочки трясутся, как медуза в руке?
Тот снова кивнул.
– Чувствуешь? Хорошо. Теперь просто сжимай низ миокарда – ритмично – твердо – уверенно; примерно одно сжатие в секунду. Это заставит кровь двигаться вверх, из желудочка в верхнюю камеру и в круг кровообращения.
Очевидно, это было учебное упражнение.
Врач постарше распрямился, потянулся и вытер окровавленную руку о халат.
– Отлично, – сказал он с довольным видом, – мы побеждаем, я чувствую пульс в яремной вене.
А потом произошло страшное. Доктор Хайем, лежа на спине, открыл глаза и уставился на яркий свет, бьющий ему в лицо. Его рот открылся, и из глубины горла вырвался хриплый рев. Это был ужасный звук, похожий на вой животного в предсмертной агонии. Звук становился все громче, а затем резко прекратился, и тишина была едва ли не страшнее крика.
Я подбежала к кровати с другой стороны и обняла голову и плечи доктора Хайема в тщетной попытке защитить его. Он посмотрел на меня, клянусь, посмотрел, и в его глазах был упрек. Ведь он говорил: «Я хочу, чтобы это был конец. Я не хочу, чтобы кто-то возился со мной». И я обещала, что он умрет спокойно. И подвела его.
Я на всю жизнь запомнила этот взгляд, полный упрека.
– Женщина, я же сказал вам убираться отсюда. Так убирайтесь и не вмешивайтесь, – рявкнул ординатор.
– Я ночная медсестра, – воскликнула я, – и доктор Хайем находится на моем попечении!
– Попечение – это нам мешать, так, что ли?!
И он обратился к ученикам.
– Он приходит в себя, отлично. Ага! А вот и носильщик с аппаратом, великолепно. Несите сюда.
Он обратился к двум молодым врачам.
– Наладьте машину, пусть массирует. Теперь нам понадобится центральный катетер в подвздошную вену и еще один в подключичную, но попробуйте сначала подвздошную, и укол адреналина прямо в миокард. А еще введите трахеальную трубку и подайте кислород.
Потом он снова повернулся ко мне.
– Слушайте, я же сказал вам убираться!
– Я ночная сестра.
– Да хоть, трам-тарарам, царица Савская! Брысь с дороги! Сейчас будем вводить ему эндотрахеальную трубку.
Меня оттолкнули, и один из молодых врачей попытался вставить трубку. Ему пришлось сделать несколько попыток.
– Так-так, выгни ему шею дугой, так будет легче спускаться. Еще, еще, откинь голову назад, ты должен найти трахею. Постарайся не попасть в пищевод. Мы же не хотим подавать кислород ему в кишки.
Он рассмеялся собственной шутке, и все рассмеялись хором.
– Неужели вы не уважаете мертвых? – в отчаянии проблеяла я.
