Она вздохнула, и в глазах появилось мечтательное выражение.
– Я тридцать два года была вдовой, но никогда бы не вышла замуж снова. Мне предлагали пару раз, но после Алекса – нет, я не могла.
В другой раз она сказала:
– Когда умирает твой муж, жизнь полностью меняется. Все меняется. Никому нет дела до вдовы. Больше никто не приглашает к себе. Друзья испаряются. Тогда и начинаешь понимать, кто настоящий друг, а кто так просто. Я должна была начинать все сначала, с новой жизнью и новыми друзьями.
Но Лия была не просто женой успешного арт-директора. На самом деле она и сама по себе была замечательной женщиной, и друзей у нее было множество. Не только я с удовольствием навещала ее в больнице. Она сидела на кровати или в кресле и вязала для тех, кому нравится вязаные вещи: у меня до сих пор осталась кофта, а у мужа – два джемпера. Среди всех пожилых дам в палате она казалась самой молодой. Она сидела прямо, не опираясь спиной, у нее были яркие глаза, чистая кожа, красиво уложенные волосы – вполне можно было подумать, что ей восемьдесят и она еще очень бодра. Приходить к ней было очень приятно: ей всегда было интересно знать, что происходит с собеседником, а память у нее была феноменальной. Большинство пожилых людей плохо запоминает недавние события. Но не Лия. Если я рассказывала ей о чем-нибудь, то во время моего следующего визита она обязательно спрашивала, чем дело кончилось, и не забывала ни единой подробности. Как-то я ей рассказала, что собираюсь на выходных поехать с внуком на велосипедах, и в следующий раз она тут же спросила: «Как все прошло? Вам понравилось? Вы ездили в Котсуолдс, так?»
Ей все было интересно, и она помнила те вещи, о которых я и сама забывала. Но больше всего меня потрясала ее игра в «Скрэббл»
[26]. Стыдно сказать: сколько я с ней ни играла, столько раз она побеждала. И не просто побеждала – это был полный, безоговорочный разгром. Мой муж сыграл с ней пару партий, а потом объявил, что больше не хочет, потому что ему, дескать, эта игра не нравится. Мужчины не очень-то умеют проигрывать!
Лия была еврейкой, и остальная ее семья проживала в Израиле. Похоже, ее очень любили, потому что ее дочь (78 лет) с мужем (80 лет) и внуками (кто за сорок, кто за пятьдесят) регулярно приезжала в Англию, а когда они не приезжали, то звонили из Израиля каждый день. Я не раз видела печальную старость, когда человек остается совсем один. Здесь был совсем не тот случай. Ее семья была очень добра к ней до самого конца.
Три или четыре недели Лия оставалась в ортопедическом отделении главной больницы. Это долго – обычно пациентов выписывают гораздо быстрее. Но, как бы то ни было, оставаться там до бесконечности она не могла, койка была нужна для срочных случаев. И Лию перевели в гериатрическую клинику длительного пребывания. Когда я об этом услышала, мое сердце екнуло: в округе у этой клиники была не слишком хорошая репутация. Может быть, потому что в этих постройках когда-то была лечебница при работном доме, и выглядели они мрачно и отвратительно – «оставь надежду всяк сюда входящий». Я приближалась к ним с некоторой дрожью.
Впрочем, уже по пути в палату я поняла, что все совсем не так плохо. Милая молодая медсестра показала мне, где лежит Лия, а другие улыбнулись мне, когда я проходила мимо. Лия как раз доедала свой обед. Голова у нее было низко склонена, плечи дрожали – неужели она плачет? Я нежно коснулась ее плеча и спросила: «Лия, что-то случилось?» Она подняла глаза, и я увидела, что она не плачет, а смеется!
– Я просто думала о вчерашнем обеде. Передай мне те салфетки, дорогая, я тебе все расскажу.
Она высморкалась и вытерла глаза.
– Приехала скорая, чтобы забрать меня сюда. Там в салоне машины был молодой человек, мы разговорились. Он из Южной Африки, и я рассказала ему, что была там с мужем, когда он работал над фильмом «Золото» с Роджером Муром и Сюзанной Йорк. И представь себе – отец этого юноши был каскадером в «Золоте»! Тут уж мы разговорились, столько было историй, и он мне рассказывал про свою семью и как его отец попал в «Золото», и мы вообще не замечали, как бежит время. Чтобы добраться до этой больницы от главной, нужно проехать только милю вверх по склону холма, а мы ехали полчаса, пятнадцать или двадцать миль, и вообще этого не заметили!
Она откашлялась и вытерла глаза, потом продолжила свой рассказ.
– В общем, мы добрались до больницы. Они меня подняли, доставили в палату. Медсестра показала им подготовленную кровать, меня уложили, тут же вокруг засуетилась еще пара сестричек – они проверяли, удобно ли мне. И тут милый молодой человек из Южной Африки сказал: «До свидания».
Было время обеда, так что они принесли мне обед, я его съела, и они забрали посуду. И только я собралась вздремнуть, как вошла молодая женщина-доктор с кучей бумаг и со словами, что она собирается меня осмотреть.
Она задернула занавески вокруг кровати, заглянула в глаза и горло, послушала сердце, легкие и уж не знаю что, потом посмотрела на мою ногу и сказала:
– Почему гипс на всю ногу, если у вас перелом костей стопы?
– Нет, это были большеберцовая и малоберцовая кости, открытый перелом.
– Здесь написано «четвертая плюсневая кость».
– Нет-нет, большеберцовая и малоберцовая.
– У меня здесь ваши рентгеновские снимки, миссис Уилсон!
– Но я не миссис Уилсон!
И вот тут все стало ясно. Непонятно, как так вышло, но сотрудники скорой помощи получили неправильные инструкции. А в больнице ждали пациентку, койка была готова, вот меня на нее и положили без лишних вопросов.
Ей пришлось снова откашляться – так сильно она смеялась.
– Так что меня снова перевели. Я только вчера вечером сюда попала. Интересно, как там миссис Уилсон и как она провела этот день. Я-то немало развлеклась.
Лие предстояли несколько тяжелых месяцев. Но чувство юмора не покидало ее, а интерес к жизни не иссякал.
С самого начала у Лии был установлен постоянный дренаж мочевого пузыря, потому что в ее состоянии невозможно было бы регулярно использовать подкладное судно. Когда мочевой катетер стоит неделями, он порой натирает, вызывает другие неприятные ощущения, но она не жаловалась. Думаю, ей давали мочегонные, чтобы почки лучше функционировали, а также какой-нибудь антибиотик для профилактики инфекций.
Как там было с опорожнением кишечника, я не знаю. Мой опыт работы медсестрой говорит о том, что дефекация – одна из самых тяжелых проблем в гериатрических центрах. Часто развивается запор, фекалии твердеют, у несчастных пациентов возникают тошнота, головные боли, сонливость, спутанность сознания и другие неприятности. Клизмы помогают, но Лию нельзя было повернуть на бок, чтобы ее поставить. Слабительные часто усиливают боли в животе, а иногда приводят к неконтролируемой дефекации – для ранимого, чувствительного человека это невероятно стыдно и унизительно. Для медсестер и санитарок это одна из важнейших проблем в организации должного ухода, и, если они не справляются, в душе несчастного пациента надолго остается болезненный шрам.
