Шли недели, а нога не заживала. Не знаю, как Лия пережила скуку долгих летних месяцев, когда она не могла двинуться никуда из-за массивного гипса. Иногда она жаловалась на боль и скованность в других частях тела, поэтому я массировала ее другую ногу, а также спину и плечи. По ее словам, это помогало. Хорошо еще, что она лежала на современном противопролежневом матраце, где точки опоры все время смещаются и нагрузка приходится на разные участки тела. Во времена, когда я работала в больнице, мы бы не смогли избежать больших пролежней у такой пациентки.
Примерно через шесть недель после поступления у Лии начался небольшой кашель, который, однако, никак не проходил. Во время моего следующего посещения она уже выглядела совсем плохо – легочная эмболия, как мне сказали. Она получала высокие дозы антибиотиков, ей постоянно подавали кислород и ставили капельницы для поддержания водного баланса. Она едва могла открыть глаза или пошевелить рукой, дышала с трудом, но все-таки умудрилась вежливо произнести: «Я не могу говорить. Простите». Целый час я тихо сидела рядом, массировала верхнюю часть ее груди и думала: «Вот оно. Этого она уже не переживет».
С самого начала, когда перелом только-только произошел, она принимала сердечно-сосудистые препараты, другие лекарства для поддержания кровообращения, а также мочегонные для стимуляции почек. Когда возникла легочная эмболия, ей прописали еще и тромболитики, а другие препараты заменили или увеличили их дозировки. Кроме того, ежедневно у нее брали кровь на анализ. И в какой-то момент она даже сказала, что чувствует себя как подушечка для иголок.
Лия была в списке «Не для реанимации»: это означало, что в случае чего никакие попытки реанимации предприниматься не будут. Я была рада увидеть бумагу с этой отметкой на ее кровати: во времена, когда я была медсестрой, легочная эмболия у старого человека была практически всегда смертельной. Мне хотелось, чтобы Лие дали спокойно уйти.
Не только я считала, что эмболия убьет ее. Приехала в Англию ее внучка, которая работала в Израиле медсестрой. Она жила в квартире Лии, а большую часть дня проводила с ней в больнице. Но в конце концов антибиотики, кислород, тромболитики и капельницы в сочетании с сердечно-сосудистыми лекарствами сделали свое дело. Лия оказалась крепче, чем мы предполагали, и сильно всех удивила. Две или три недели спустя она была, по обыкновению, весела, сидела на кровати с вязанием или шитьем, решала газетные кроссворды, смотрела разные телевикторины, практически всегда угадывая правильный ответ, и обыгрывала меня в «Скрэббл».
Тем же летом у нее в какой-то момент случилась легочная инфекция. «Это МРЗС
[27], – подумала я, – вот уж точно конец». Но нет, это оказался не страшный МРЗС. Это была излечимая инфекция, и после еще одного курса антибиотиков она прошла. Лия снова была в форме – по крайней мере перед посетителями. Никто из нас не знал, что она действительно чувствовала в те недели, сливавшиеся в месяцы.
Гериатрическая клиника длительного пребывания – не то место, где кто-либо из нас хотел бы закончить свою жизнь. Лия лежала не в самой большой палате – на пятнадцать коек, и они стояли не слишком близко друг к другу, но достаточно близко, чтобы не было и речи о личном пространстве. Большинство соседок были в той или иной мере дезориентированы. Но Лия никогда не жаловалась, во всяком случае мне. Она не стала ни угрюмой, ни кислой, ни плаксивой, вообще она была совершенно не склонна себя жалеть. И она никогда не забывала о тех, кто ее окружает: «Посмотри на эту бедняжку вон там. Она все время плачет». Или: «Вон ту женщину привезли сюда вчера вечером. С ней приехал сын, мужчина лет пятидесяти. Он сидел с ней всю ночь и уехал только после завтрака, потому что ему надо было на работу. Смотри, какой он молодец, что остался с ней так надолго».
Персонала в палате постоянно не хватало, медсестрам и санитаркам приходилось напрягаться, но они были веселы и старались поддерживать радостную атмосферу. Лия им симпатизировала и знала все об их парнях, детях и праздниках. И ее тоже явно любили. Хуже всего для нее была скука: «Здесь совсем нечего делать. День делится на части только кормежкой, ничем другим». Лия продолжала разгадывать кроссворды и читать книги, с неизменным удовольствием занималась вязанием, и я часто передавала ей просьбы связать что-нибудь для кого-нибудь. Другая ее подруга, Сюзи, тоже видела, что Лие нужно чем-то себя занять, и тоже передавала ей эти поручения, пока Лия в какой-то момент не положила этому предел: «Так, больше ничего до Рождества! Я не успею».
Лиин список книг для чтения был бы впечатляющим, даже если бы она была вдвое моложе, а уж в ее сто два года это было просто поразительно. И ведь она читала без очков! В больнице она читала новейшую историю Афганистана и с полным пониманием ее комментировала, биографию Шарлотты Бронте и одновременно другую – для сравнения; она читала романы, биографии, исторические книги, стихи, иногда газеты, но журналы – никогда. «Я не могу тратить на них время», – говорила она.
Благодаря своей могучей воле она продолжала жить максимально полноценно, но это было нелегко. «Ночи хуже всего, – сказала она мне однажды. – Я почти не сплю. Ночи так долги».
Конечно, они были долгими. Тяжело, когда ты часами лежишь без сна, при этом тебе очень неудобно и ты даже не можешь двинуться. Я спросила: может быть, медсестра могла бы ее иногда перекладывать в другое положение по ночам?
– Здесь нет никаких медсестер, которые работали бы всю ночь. То есть именно медсестер, как я это понимаю. Есть куча женщин из агентства, они все время разные, ни одна не приходит дважды, и они так медленно двигаются! Я вообще не знаю, что они должны тут делать. Они ходят по палатам, болтают, но бессмысленно просить их сделать что-то, потому что они не сделают.
Я вспомнила те месяцы, когда я была студенткой-медсестрой и дежурила по ночам. На нашем попечении была палата на тридцать коек, и мы все время были заняты.
– Но ведь вы могли бы попросить дежурную ночную медсестру, и она поручила бы другим сестрам передвинуть вас?
– Я тут ни разу не видела ночную медсестру, – просто сказала она.
В палате было жарко, замкнутое пространство подавляло, но лето прошло, а осень принесла приятную прохладу. Лие много раз делали рентгеновские снимки, но каждый раз она была разочарована: кости все еще не срослись, тяжеленный гипс снять нельзя. Остается только терпеть.
Пять месяцев она не могла двигаться, пять месяцев ей все время было неудобно. И только в ноябре большой гипс наконец-то сняли, был наложен новый, покороче – от колена до лодыжки. Она была вне себя от радости, и, когда медсестры принесли ей ходунки, она взялась за ходьбу с таким же рвением, как молодой спортсмен за подготовку к Олимпийским играм. Наконец ее перевели в реабилитационный центр, где у нее, о счастье, была отдельная палата. Там было достаточно много сотрудников, чтобы со вниманием отнестись ко всем пациентам, и ее активно лечили физиотерапией. В конце концов короткий гипс тоже сняли, и теперь нужно было вновь осваивать базовые навыки: ходьбу вверх и вниз по лестнице, мытье в ванне и душе, приготовление еды. Она была твердо намерена добиться успеха, и через две недели, после шести тоскливых месяцев в больнице, Лия наконец была готова к возвращению домой.
